Далеко не она.

Выхожу из дома, слегка пошатываясь от слабости. Где-то здесь его люди. Они делают вид, что не замечают меня, даже когда я подхожу совсем близко к одному из охранников.
Он не молод, старше Сабирова, но ничуть не уступает ему в комплекции.

— Мне нужно поговорить с Арсланом, — обращаюсь к нему, удостаивая на короткое мгновение его равнодушного взгляда, а затем мужчина снова отворачивается. Говорю настойчивее, невольно повышая голос, — слышите? Я хочу позвонить ему.

— Не положено, — отвечает он нехотя, когда понимает, что от меня так просто не избавиться.

— Позвоните ему, — продолжаю, — позвоните, или я разнесу весь дом.

Вижу, что охранник злится, наверняка, он не подписывался охранять взбалмошных девиц, но мне сейчас все равно, как я выгляжу в чужих глазах.

— Не положено, — повторяет он, и я разворачиваюсь обратно к дому. Все еще хромаю, но иду с прямой спиной, настроенная на то, чтобы действительно разнести гостиную.

Захожу внутрь, оглядываясь по сторонам с мрачной решимостью. Вижу вазу, стоящую в углу гостинной, подхожу к ней, прицениваясь, а потом беру в руки. Ваза тяжелая, большая, темно-зеленая, покрытая золотой росписью.

Дорогая.

Это же Сабиров, у него не может быть дома мулек. Я замахиваюсь и швыряю ее со всей силы о пол. Она разлетается на мелкие кусочки, несколько слету врезаются в мои голые ноги, оставляя тонкие порезы.

Прислушиваюсь. Знаю, что у охраны есть камеры, просто так наблюдать за представлением они не станут — так можно лишиться теплого места. Но никто не появляется. Жду минуту, на второй иду за второй вазой, здесь их полно. Видно, что дом Сабирову обставлял дизайнер, ничего общего с его характером.

Он не про хрупкое стекло и керамика, он про металл, дерево и камень.

Под ногами осколки, я наступаю на несколько, боль не доходит до мозга, я вообще владею своим телом сейчас лишь наполовину. Вторая бьется еще громче, или мне так кажется? Сейчас вся гостиная усеяна крошевом, даже на диване блестят осколки.

— Если я его сейчас не услышу, перехожу на технику, — кричу во все легкие, рукой показывая на огромный телевизор. Не знаю, как смогу его уронить, но я это сделаю. В конце концов, можно просто запустить в середину экрана чем-нибудь тяжелым.

Охранник заходит, когда я уже держу в руках тяжелый стакан. Смотрит с недовольством, но вслух не возмущается. Идет, под его ногами хрустит то, что осталось от вазы, в протянутой руке — телефон. Я смотрю на него, не отводя взгляда, экран разблокирован, секунды разговора уже идут.

— Арслан, — выхватив телефон из мужских рук, говорю я, — какие новости?

— Когда будет что сказать, я скажу, — холодно говорит он.

— Так не пойдет, — не мне ставить условия, но черт возьми, чем я рискую? Для чего мне оставаться примерной девочкой, если все, что можно отобрать, у меня уже забрали? — ты не можешь бросить меня здесь одну и не говорить ничего, забрав телефон и лишив любой связи.

— Могу, — отвечает спокойно, — я все что угодно могу.

— Раз так, — шиплю, — то где сейчас Лея, Сабиров всемогущий? Верни мне телефон или я разнесу весь твой дом.

— Будешь ставить условия, я запру тебя под замок в подвале. Трубку Володе передай, с тобой разговор закончен.

Я молча протягиваю отошедшему на расстояние охраннику телефон, иду мимо него, не выбирая пути, а потом сажусь на диван, чтобы вытащить из пяток впившиеся осколки.

— Держите, — охранник подходит, возвращая телефон, — велено оставить у вас.

Никакого вкуса победы я не испытываю. Забираю молча его и бросаю рядом на диван, снова возвращаясь к своему занятию. Пусть Сабиров считает, что я просто истеричка, но у меня есть свои причины.