— Что значит — крушит?

Карина, с распухшей ногой, замотанной в эластичный бинт, с вечным головокружением от того, что не жрет толком, — и вдруг решила устроить в моем доме бойню? Что на нее нашло?

Пока я слушаю, как Володя описывает ее похождения, закпипаю. Как легко она, мать ее, умеет доводить меня до белого каления.

— Трубку дай этой чокнутной, — оборвав на полуслове охранника, приказываю ему я, и слышу, как он идет к ней. Когда под ногами Володи начинает хрустеть не то стекло, не то что-то похожее, просто закрываю глаза. Вот же дрянь!

— Арслан, — ее голос на удивление спокоен, — какие новости?

А новостей нет, млять, нет их! Я и сам жду, когда появится хоть что-то, и мне истерик только бабских не хватало.

— Как будет что сказать, я скажу.

Невероятных усилий стоит не послать ее и не наорать, но ей мало, она уже настроилась на то, чтобы довести меня.

— Так не пойдет, — заявляет нагло, и выдает тираду. А я вспоминаю, что делал с ее наглым ртом совсем недавно, и к злости добавляется возбуждение. Дикий коктейль эмоций, таранит как крепкий алкоголь, в голову, простреливает в пах. Если бы не дела, если бы не поиски ее дочери, я бы приехал сейчас к себе домой, и наказал эту маленькую, наглую дрянь.

Особенно после ее слов про Сабирова всемогущего.

— Будешь ставить условия, я запру тебя под замок в подвале. Трубку Володе передай, с тобой разговор закончен.

Говорить дальше опасно, я не хочу срываться в который раз за эти дни. Костяшки еще кровят, я сковыриваю следующую корку, как обычно, не давая ранам до конца затянуться.

Володя отвечает мне, отходя от нее:

— Слушаю.

— Оставь ей эту трубку, и в следующий раз, если вдруг выйдет опять такая фигня, соединяй до того, как она соберется укокошить что-то еще. Ясно?

— Ясно, — бурчит недовольно.

А я думаю о том, что Карине телефон может понадобится вовсем не за тем, чтобы донимать меня звонками. Я все еще не верю этой дряни, и так и не знаю, кто помог ей сбежать. И не поможет ли этот спаситель снова?

Вот и проверим.

Недоверие — кит, на котором держится мой мир.

Так проще, когда ты понимаешь, что предать может каждый. Не стоит обнажать душу, не надо разрешать чужим людям просовывать свои щупальца глубоко в собственное нутро. Тогда, когда будешь отдирать их, болезненных шрамов удасться избежать.

Уж я-то знаю, о чем говорю. Если бы душевные рубцы можно было видеть невооруженным взглядом, я выглядел бы сейчас похуже, чем Фредди Крюгер.

Кажется, мое недоверие сегодня выходит в фазу обострения в бесполезных попытках найти виноватого.

Кто-то должен им быть. Кто-то близко, рядом, еще ближе.

Я подозрительно смотрю на каждого, на Дамира, охрану, водителя. На Карину.

Она мой личный топ один.

Дрянь ты, Карина, к чему была эта сцена? Твою мать, не хочу даже думать об этом, а она напрочь засела в голове.

Подписанные для Головина документы готовы, я отдаю Дамиру для того, чтобы он отвез их нужному человеку. Конверт запечатан, а внутри него, как в яйце, Кощеева смерть.

Я просчитываю, как могут развиваться события, когда это дерьмо всплывет наружу и как минимизировать риски. Но пока любой расклад — пессимистичный, покуда эта сволочь, затеявшая спектакль, на свободе.

Готов ли я пожертвовать собственным именем и репутацией, тем, что зарабатывал годами, в поте лица, без сна и покоя?

Как удивительно легко сказать «да» , когда на другой чаше весов ребенок. Даже если он мой пока еще только в теории, внутри себя я уверен, Лея моя. Конечно, это не отменит того факта, что отцовство я буду устанавливать. Со всеми необходимыми проверками, чтобы точно знать.

Владеющий информацией владеет миром.