Злость, нахлынувшая волной, откатилась, уступив место той самой саднящей глубоко-глубоко боли, к которой она давно притерпелась. А сейчас, словно кто-то разбередил старую рану, всполох боли обжег сердце.

Катя села на скамейку, оказавшуюся рядом. Идти не было сил. В душе боролись боль, обида, растерянность.

Больше она никогда не услышит презрительное «Катька», больше не поймает на себе уничижительный взгляд. От этого «больше никогда» веяло бездной, но одновременно и каким-то облегчением.

Она набрала отца. Он ответил в тот же миг, словно держал палец на кнопке в ожидании ее звонка.

── Как это произошло? ── сухо спросила Катя.

── Она просто не проснулась. Во сне.

── Когда похороны?

***

Два следующих дня она прожила на автопилоте. Заявление на пропуск занятий по семейным обстоятельствам Катя писала под диктовку заведующей отделением. На этих словах «семейные обстоятельства» больно споткнулась. Вот, оказывается, как называется смерть человека ── обстоятельства. Жил-жил человек, и вот случилось обстоятельство, больше не живет. Катя, за всю свою жизнь разговаривавшая только по необходимости и с очень узким кругом людей, никогда не отличалась чуткостью к слову к интонации. И сейчас она не смогла бы объяснить, что так задело ее в этих «обстоятельствах». Объяснить бы не смогла, но почувствовала вдруг обнажившейся сейчас душой, что неправильно это ── называть обстоятельством смерть человека, каким бы он ни был. Тем самым жизнь его превращается во что-то незначимое, необязательное, как и прекращение жизни ── в рутину.

Со словом «семейные» было все предельно ясно. Никаких семейных обстоятельств не было, потому что не было семьи. Такой, какая должна быть у каждого ребенка, где есть мама и папа, где тебе рады и даже, когда сердятся, все равно любят, где тебе хорошо. Про такие семьи Катя что-то знала из кино, что-то отрывками из подслушанных и подсмотренных моментов жизни детсадовских одногруппников и школьных одноклассников.

У нее такой никогда не было.

── И не будет, ── эту фразу она впервые отчетливо произнесла вслух.

── О чем это ты? ── обратилась к ней заведующая, которой был неведом ход Катиных мыслей.

── Ни о чем, ── буркнула в ответ Катя.

Заведующая расценила это по-своему, попыталась приобнять Катю, поддержать. Но та резко отстранилась, впихнув в протянутую к ней руку заявление о семейных обстоятельствах.

***

Домой Катя ехала в трясущемся, набитом людьми автобусе. Стоять в междугородных маршрутах запрещалось правилами безопасности. Но автобус, выехавший предыдущим рейсом, сломался по дороге, и его пассажиры, промаявшиеся на трассе несколько часов, почти штурмом взяли следующий, тот, на котором ехала Катя.

Их появление привнесло новизны в скучную дрему, в которую погрузились почти все Катины попутчики. Дрему как рукой сняло: кто-то переругивался из-за возникшей тесноты, кто-то выспрашивал подробности долгого ожидания на трассе, наглости и бессердечности, проезжавших мимо автомобилистов и вызываемых таксистов, кто-то митинговал на тему полностью разрушенного автобусного парка. В общем, атмосфера оживилась.

И только Катя была безучастна ко всему происходящему. Она, сидела, словно окруженная непроницаемым для звуков прозрачным колпаком, видя лица, тела, сумки, но не слыша ничего и не вникая ни во что.

В голове не было ни одной мысли. Ни воспоминаний, ни представлений о похоронах и своей дальнейшей жизни, в которой матери не будет уже, так сказать, на законных основаниях.

На автовокзале она вышла из почти опустевшего автобуса. На улице сгущались сумерки. До дома можно было добраться на внутригородском автобусе. Путь занял бы минут десять, не больше. Но ей не хотелось спешить. Мучительно хотелось оттянуть момент встречи с домом ── всегда чужим и холодным, а сейчас… Сейчас она даже не могла вообразить себе его атмосферу.