Слава богу, отец внял ее просьбе, прозвучавшей вовсе не как просьба, а, скорее, как приказ: не приходить на вокзал. Хотелось отодвинуть встречу с ним, не представляла, каким увидит его. Не собиралась его утешать и не дала бы утешать себя. Хотя в чем утешать? Она только сейчас подумала, что за эти почти три дня не проронила ни одной слезинки. Слез просто не было. А выдавливать из себя ── чего ради?

***

Отец открыл дверь в тот же миг. Также, как ответил на ее телефонный звонок. Словно стоял у двери в ожидании того момента, когда она нажмет на кнопку звонка. Он не знал, как вести себя, неловко суетился, то помогая снять пальто, то хватаясь за ее сумку, то кидаясь на кухню ставить чайник.

── Как это произошло? ── повторила Катя свой единственный вопрос. Надо было что-то говорить. Вопрос оказался спасительным.

── В свидетельстве написали «внезапная сердечная смерть». Вообще-то она на сердце никогда не жаловалась.

── А, может, его просто не было, вот и не жаловалась, ── не удержалась Катя.

── Не надо так, дочка, ── он впервые назвал ее не по имени. ── Понимаешь, я ведь даже не знаю, было ли ей больно, поняла ли она, что умирает.

Голос его дрогнул. Сглотнув подкативший к горлу ком, он продолжил каким-то виноватым тоном, словно извинялся за то, что недоглядел:

── Мы же давно спим в разных комнатах. Спали. Да и не разговаривали почти. Я только по выключенному свету понимал, что она ложится спать. Так и в тот день. Вижу: свет погасила. И все. Утром долго не выходила. Думаю, может, отгул взяла. Собрался уже сам на работу. Но что-то меня толкнуло заглянуть в ее комнату.

Он умолк, словно, заново переживая тот миг, подбирая слова, которыми можно было передать увиденное:

── Я потом пытался понять, что это было. Предчувствие? Нет, не было никакого. Какая-то необычная тишина.

Он опять замолчал. Теперь тишина висела между ними ── отцом и дочерью. И он, казалось, сравнивал эту тишину и ту.

── Ну, вот, заглянул. Она лежит, будто спит. Но тишина эта. Понимаешь, я тогда почувствовал, что тишина может кричать. Я подошел, дотронулся, а она уже холодная была.

Произнеся последние слова, он осторожно посмотрел на Катю, надеясь увидеть в ее глазах хотя бы печаль. Но не увидел.

Вдруг он спохватился, что Катя голодная и уставшая. Начал суетливо доставать что-то из холодильника. Она смотрела на него, пытаясь понять, страдает ли он, что чувствует, столкнувшись с внезапной смертью той, с которой и не жил никогда толком.

Есть Катя отказалась. Надо было скорее завершить этот день и прожить завтрашний, похоронный.

***

Она спала тревожным, рваным сном. В нем смешались все ее горькие детские воспоминания.

Вот то самое восьмое марта в детском саду. Только сидит среди других мам не отец, а мать. Другие мамы любуются на своих детей, хвастаются друг перед другом, а до ее слуха доносится: «С твоими-то ногами тебе только брюки носить». Вот ее несет по лестнице какой-то чужой дядька, а следом тащит сломанный велосипед отец. Это она упала со злополучного велосипеда и разодрала брюки, которые мать заставила ее носить, не снимая.

Катя проснулась в слезах. Оказывается, слезы в ее организме где-то существовали. Приснившийся ей сон ── из тех, от которых просыпаешься, с облегчением осознавая, что это лишь сон, а реальность иная. Ее пробуждение облегчения не принесло. Реальность была иной, но тоже не радующей.

Катя вышла из своей комнаты. Дома все было по-прежнему, даже в ванне в стакане стояли две зубные щетки ── отца и матери. Дверь от комнаты матери была плотно закрыта, тоже, как всегда. Катя вспомнила, как в детстве она мечтала, что каким-то утром эта дверь окажется распахнутой, и она увидит комнату, ярко освещенную солнцем, и этот свет будет вырываться в коридор и освещать всю их обычно мрачную квартиру. Но дверь всегда была закрыта плотно, и даже лучик солнца не мог пробиться наружу. Так было и сейчас.