«Слава богу, что с пением все закончилось, толком не начавшись», ── думала Катя, представляя, как стоит одна на сцене без цветов, а всех остальных вокалисток обнимают и целуют, источая восторг и восхищение, их мамы. Кате это даже снилось несколько раз, и она просыпалась в слезах, с облегчением обнаруживая, что это просто сон. Правда, явь оказывалась ненамного радостнее.

***

На выпускной после девятого класса она просто не пошла. Представляла, как мамы будут радоваться за своих сыновей и дочек, как будут получать благодарности от школы за их воспитание и за свое участие в школьной жизни. Ее мать просто не пришла бы. Отец ── конечно! Он бы любовался ею, громче всех аплодировал, когда она получала бы свой аттестат, говорил бы, что у нее самое красивое платье, в общем, как всегда, это было бы избыточно и неуместно. А все вокруг шушукались бы: есть ли у нее вообще мама, может, она умерла или разбилась в автомобильной аварии, или, что еще более трагично, в авиакатастрофе. Может, поэтому она такая нелюдимая ── горе-то какое пришлось пережить.

Иногда она думала, что лучше бы так и было, лучше бы мать разбилась. Катя поначалу пугалась этих мыслей, гнала их от себя. Но со временем они утратили свою недопустимость. Катя представляла себя на материных похоронах. И не чувствовала ничего. Ни горя, ни скорби, ни утраты ── ничего. «Врешь!» ── говорила она себе. И признавалась, благо, никто не мог слышать: «Стало бы легче».

Но мать была живее всех живых. Если то, как она жила, можно было назвать жизнью. Нет, правда, разве можно жить рядом с родным ребенком и так не любить его. Даже не ненавидеть… Кате казалось, что даже ненависть она бы переживала не так тяжело: хоть какое-то чувство. А здесь просто нелюбовь, отсутствие всяких чувств.

Она точно знала, что после девятого будет поступать куда угодно, лишь бы уехать из дома. Мысль о том, что от выбора профессии зависит будущее, ей в голову не приходила. Вернее, было не до этих высоких материй. Когда Катя листала справочник абитуриента, то поняла, что не хочет в девчачьи техникумы: «С моими-то ногами! А девчонки будут наряжаться, домашние дела обсуждать». Так пришло решение, и она стала искать техникумы, где готовили на мужские специальности. Строительный! То, что надо! В строительной робе никому не будет дела до ее ног. И толпы девчонок, выспрашивающей что да как, не будет рядом. А мальчишкам ее жизнь точно не будет интересна.

***

И она поступила.

Этот шаг не обсуждался на семейном совете (от одного этого словосочетания она скривилась в усмешке). Мать приняла известие о ее предстоящем отъезде на учебу в соседний город равнодушно, даже не спросив, на кого она будет там учиться. Сказала только, чтобы настраивалась сама себе на жизнь зарабатывать.

Отец же как-то ссутулился, поник. Но что он мог предложить ей взамен? Он понимал, чувствовал своим любящим сердцем, как плохо ей в отчем доме (опять ха-ха: сколько же в русском языке выражений, которые вызывают кривую усмешку, если не соответствуют тому, что происходит в реальной жизни). Он шепотом пообещал помогать как сможет, но просил понять, что много не получится.

На автовокзал, откуда уходил междугородный автобус, он провожал Катю один. В его глазах стояли слезы, он украдкой смотрел на дочь, пытаясь прочитать в ее лице какое-то сожаление от расставания с ним, какую-то эмоцию, хоть что-то, что позволило бы ему понять, что творится в душе его девочки, его Екатерины Великой. Но ее лицо было непроницаемым, как и душа.

До отправления автобуса оставалось еще двадцать минут. Пассажиры не спешили занимать места, обмениваясь прощальными словами с провожающими. Отец надеялся на эти двадцать минут ── насмотреться, сказать что-то важное, хотя слов, как ни мучился, подобрать не мог. В его голове вертелось только одно: «Прости меня. Прости нас».