– О, я в восторге от вашего чувства юмора, – усмехнулся я, бросая шпагу к его ногам.

– Синьор, какая это дуэль на Вашем счету? – он сдвинул брови.

– Всего лишь вторая, – я сделал невинный вид под общее веселье и поклонился.

– В этом году, – закончил он ответ за меня.

Сержант из роты мушкетеров знал меня в лицо, я был одного с ним почтенного возраста, и мы не раз участвовали вместе в боевых операциях Республики.

– Я следую за Вами куда бы то ни было, – я ещё раз галантно поклонился командиру патруля.

* * *

5 февраля 1797 года, Венеция, Дворец Дожей.

В 9 часов утра, заместителя главы тайной полиции Республики Венеция Синьора Симоне Росси, разбудил его личный секретарь Матео.

Симоне был мускулист и широк в плечах, имел выразительное лицо с красивыми карими глазами, чем несомненно нравился венецианским девушкам. Он много знал, в молодости увлекался поэзией и чтением научных книг, учился искусству ораторства, и что не маловажно, мог с вступить в любой словесный спор с собеседником и одержать победу.

Его шеф, спал в кресле, раскинув ноги на столе с донесениями. Юноша осторожно поставил чашку кофе на дубовый бюро, но Росси открыл один глаз, почуяв его аромат.

Симоне был высоким, широкоплечим мужчиной, который, несмотря на свои сорок, сохранял идеальную физическую форму.

– Спасибо, Матео, – поблагодарил он, потягиваясь в кресле.

– Рад стараться, Синьор Росси, – ответил секретарь, который, несмотря на недолгий срок службы, умело угадывал желания шефа.

– Матео, послушай, – остановил его Росси, – сегодня меня нет ни для кого, кроме начальника. Все встречи и доклады перенеси на завтра.

– Будет сделано, шеф, – ответил Матео и покинул кабинет.

– Подай мне карету к половине десятого!

– Будет сделано, шеф!

Выпив кофе и с аппетитом съев пиццу, Росси окончательно проснулся и был готов отправиться на окраину города для конспиративной встречи с агентом, прибывшим из Парижа. Он подошел к зеркалу и внимательно осмотрел свое лицо, – «надо тщательно побриться» – подумал Симоне, стараясь сохранить безупречный вид при любых обстоятельствах. В этот момент дверь кабинета приоткрылась, и Матео, не решаясь войти, выглянул из-за нее.

– Синьор Росси, она плачет и не хочет слушать, что Вы заняты, – выкрикнул секретарь, спиной прикрывая дверь, в которую рвалась женщина в ярком открытом платье.

– Симоне! Это я, Джулия! – кричала она, пытаясь прорваться мимо Матео.

– Матео, пропусти Синьору, – приказал Росси, узнав жену друга.

Она вошла в кабинет – призрак карнавальной ночи. Её фигура, высокая и стройная, едва держалась под тяжестью усталости – будто ветка магнолии, согнутая штормом. Карнавальный наряд куртизанки, шитый золотыми нитями по алому бархату, обнажал плечи, мерцающие бледностью мрамора, и глубокий вырез, подчеркивавший соблазнительные изгибы груди. Тонкие ленты, сплетенные в корсаже, трепетали при каждом шаге, словно пытаясь удержать дыхание, сбитое от бессонницы.

Лицо её, обычно сияющее дерзкой красотой, было бледным. Голубые глаза, яркие, как адриатические волны, потускнели, обрамленные тенями бессонной ночи. Длинные медные локоны, вьющиеся в хаотичных волнах, спадали на плечи, запутавшись в серебряной сетке с жемчугами – остатках карнавального убора. Пухлые губы, лишенные привычной яркой краски, сжались в тонкую нить отчаяния.

Её природная грация, обычно плавная и соблазнительная, сейчас казалась механической. Пальцы дрожали, сжимая платок, пропитанный слезами и духами с нотками жасмина. Каждое движение выдавало внутреннюю дрожь, вынужденной просить помощи, боролась с материнской тревогой за судьбу мужа. Даже в увядании она оставалась воплощением венецианской роскоши – прекрасной, надломленной, готовой на всё ради любви.