Платиновая принцесса, возвышаясь над девчонками на каблуках, опустила голову вниз. Отрешенно нахмурилась.

– Это кто? – игнорируя вопрошающих, обратилась она к Алисе, перехватила сумку на сгибе локтя.

Лениво, почти сонно отбросила волосы за спину, чуть не зевнула. Громов про себя цокнул: вопиющая бестактность.

– Я Маша, учусь в шестом классе, – не уловив в тоне Эмма презрения, пролепетала девочка. Смотрела на нее, как на божество. Как обычно смотрят младшеклассники на старших. – Ты поможешь?

– Я? – Эмма изумилась искренне, небрежно, даже огляделась. Будто личная охрана пропустила к ней недостойного. Громов наблюдал за сценой из угла, скрытый раскидистыми ветвями пальмы. – Встретимся в раздевалке после уроков, – вздохнула Эмма томно. – Там посмотрим.

Гриша скривил губы. Бывают в жизни люди-сорняки, для которых даже такая плодородная, доброжелательная почва для роста, как здесь, кажется чужеродной.

– Спасибо! – просияла Маша, взяла подругу за руку и девчонки убежали по коридорам в класс.

Эмма обернулась к Алисе. Нахмурила брови.

– Нет, ты слышала? – В ее чистом голосе звенело праведное возмущение. – Когда там заканчиваются уроки у шестого? – Губы Эммы под прозрачным блеском растянулись в плотоядной улыбке. – Надой успеть уйти раньше.

Алиса рассмеялась, отмахнулась, поправила лаковую красную юбку. Святая троица пыталась, видимо, из себя сделать бренд, распределив между собой цвета в одежде, но по мнению Гриши они выглядели посмешищем. Возможно, на вечеринках, в своем кругу, были звездами вечера, но здесь… в стенах, где валяли игрушки из шерсти, учителя носили свитера и бусы, а ученики не пользовались на переменах телефонами, Алиса с Эммой выглядели чужеродно.

Клякса экспрессионизма на лугу романтики.

Громов устало вздохнул. Ему было все равно, но это было низко. Низко и не по-взрослому: шестиклашка будет ждать помощи Эммы, пока та умчит в закат на коленях Барса.

Гриша перевел взгляд на окно. Погода в Питере сменилась, как обычно, стремительно. После недели летнего тепла на город обрушилась стена ливня. Стекло под струями воды напомнило ему ресторанчик «Барракуда». Время, когда мама была еще рядом…

– Привет, Григорий Григорьевич Громов, – из прострации его вырвало ставшее привычным от нее обращение. Эмма, будто не была только что токсичной сукой, улыбнулась Грише приветливо. – Завтра будет распределение тем для проектов, правда, не в школе. Ты обязан прийти. – Она встала перед ним, наклонила голову вбок, разглядывая Громова по своей новой привычке.

Гриша поднял на Эмму незаинтересованный взгляд. Провести время со святой троицей еще и вне стен школы? «Покорно благодарю».

– Пришлите мне потом те, что останутся. – Гриша вернулся к чтению.

Но даже если бы был слепым, понял бы, что она не ушла. Не по отсутствующему стуку каблуков, а по пристальному вниманию, которое Эмма отсыпала ему с лихвой в любой ситуации.

«Григорий Григорьевич Громов» – так она обращалась к нему. Всегда. Всегда спрашивала мнение, если оказывалась рядом, даже по поводу нового маникюра. Гриша не отсвечивал. Пожимал плечами, отбрыкивался короткими, сухими ответами. Эмма его не привлекала. Была красива, да, но как только открывала рот, заставляла жалеть, что убийство незаконно. Эмма навязывалась-навязывалась-навязывалась и Громов никак не мог взять в толк, почему ее даже Барс не мог вразумить.

Он не ревновал. Лишь усмехался подобным жестам. Именно поэтому Гриша понял, что все это: внимание, обращение – лишь игра скучающей принцессы. А игры с человеческими жизнями он не поощрял.

– Журналистику, значит, я себе могу забрать?