В середине апреля Анастасия Нуштаева

– У нее нет сестры.

– Ну как же! – сказала Леля. – Посмотрите, пожалуйста, внимательно.

Медбрат в сотый раз просмотрел какие-то бумажки, особо в них не вчитываясь. Леля понимала: он делал это показушно, просто чтобы она от него отстала.

Маленькая голубая шапочка смотрелась на медбрате комично – у него были широкие плечи и мощная нижняя челюсть. Таким пристало людей калечить, а не спасать.

– Нет. Ничего. У нее нет сестры, и никогда не было… Если верить документам. Хотя, не спорю, вы очень похожи.

Леля стискивала зубы до боли. Обычно она себя так не вела, но сейчас ей хотелось закричать, сказать, что медбрат дурак, что Яна ее родная сестра – значит, ей можно зайти к ней в палату. Она почти решилась на это, но тут Сема стукнул ее мохнатым хвостом по ноге. Видно, почуял, что Леля бесится.

Леля дернула ногой. Она думала просто отмахнуться от Семы, но тот вдруг взвизгнул от боли. Леля не чувствовала, что коснулась его, но наклонилась и заговорила:

– Прости-прости-прости, Семочка, я не хотела.

Сема улыбнулся, насколько это могла сделать собака, и лизнул нос Лели. Тут она поняла, что и вправду не ударила Сему. Он слукавил, чтобы Леля отвлеклась.

– Просто скажите, как Яна, – попросила Леля.

Медбрат качнул головой.

– К сожалению, я имею право разглашать информацию о пациентах только ближайшим родственникам.

Леля могла поспорить: ближе нее у Яны никого не было. Но медбрата убеждали лишь документы, которые врали. А тех, что не врали, у Лели не было. Когда ты бог – паспорт незачем. Все и так тебя знают.

– Ладно, – сказала Леля. – Спасибо. До свидания.

– Не за что, – сказал медбрат, но Леля уже его не слушала.

Хотелось перекривить медбрата, это «не за что» Леле жутко не понравилось. Она нахмурилась и плотнее стиснула зубы. Но в больнице было мало народу, поэтому стояла тишина. Если Леля скажет хоть слово – медбрат ее услышит.

На улице Леля завернула за угол. За ней скользнул большой мохнатый пес с буро-серой шерстью, похожий на медвежонка. Леля сложила руки на груди. Смотря вперед, она видела коридоры серых зданий с потолком небом, розоватым из-за закатного солнца. И ни единой живой души. Леля стиснула предплечья и сказала:

– Неужели даже документы забывают нас?

– Похоже на то.

Слова раздались через мгновение после невнятного шороха. Потом Сема положил ладонь на плечо Лели. Та вздрогнула от неожиданности, и Сема отнял ладонь, хотя Леле было приятно ощущать такой вот физический эквивалент поддержки.

Вдохнув теплый весенний воздух – была уже середина апреля – Леля почувствовала, как внутри нарастает тревога. С чем-то похожим на ужас Леля осознала, что здесь, в мире людей, ей неуютно. Когда-то этот мир был ее домом. А теперь ощущался чужим, как комната, в которую редко заглядываешь, или остановка, которую всегда проезжаешь.

– Ты знал?

Леля обернулась, все еще стискивая предплечья. Сема пожал плечом. Ветер взъерошил его волосы непонятного оттенка – коричнево-серого. У людей такого цвета не бывает, хотя выглядел он обычным.

– Предпочитаю об этом не задумываться.

– Ты о чем-нибудь серьезном задумываешься хоть иногда?

Голос Лели прозвучал зло, будто она оскорбилась, хотя на самом деле просто расстроилась. До Яны не добраться. Она в коме, то есть почти что в Прави. А Леля тут, в Яви. И несмотря на то, что она богиня, Яне помочь не может.

Несмотря на тон Лели, Сема улыбнулся, но лишь уголком рта, словно старался заглушить улыбку, чтобы не выводить Лелю еще больше.

– Что есть на ужин – это серьезно?

– Нет!

– Тогда не задумываюсь.

Леля вроде хотела злиться, хотела кричать и плакать. Но в душе было лишь равнодушие, какое возникает, когда понимаешь, что ничего не можешь сделать. Хорошо, что вслед за таким равнодушием приходит решимость. Леля спасет Яну. Она пока не знала, как, но она сделает это. Даром, что ли, она богиня?

– Не понимаю, – сказала Леля, посмотрев на Сему. – Ты же не такой дурачок, каким хочешь казаться.

Сема смотрел на нее, чуть склонив голову. Его брови поползли вверх и улыбался он теперь как обычно.

– Я никем не хочу казаться, – сказал он. – Знаешь, если все вокруг дурачки, то, вероятно, дело не во всех вокруг, а…

– Просто помолчи, – сказала Леля, усаживаясь на парапет. – Часто лучшее, что ты можешь сделать, это промолчать.

Сема сел рядом. Он держал руки в карманах застиранных джинсов, отчего подогнулся подол серой фланелевой рубашки. Леля задавалась вопросом: Сема хоть иногда переодевается? Или он, как персонаж мультика, всю историю будет ходить в одном и том же?

Правда, она и сама редко меняла образ. Еще в марте она наигралась с бесконечным количеством одежды, которая вываливается из шкафа по твоему велению. Поэтому сейчас почти всегда она носила белые штаны и светлую блузку.

Хорошо, что сейчас такой наряд по сезону. Весна в разгаре. Казалось, даже сирень зацвела раньше срока. Любимое растение Яны – белая сирень. Надо будет принести букетик в ее палату. И пусть потом этот амбал-медбрат думает, что сошел с ума, раз сирень появилась сама по себе.

Сема широко зевнул, не прикрывая рот, и положил голову Леле на плечо.

– Ну что? – сказал он. – Идем?

– Куда?

– Домой.

Леля покачала головой. Она понимала, что ничем не может помочь Яне, но хотелось хотя бы увидеть ее.

– Я просто хочу посмотреть на нее. Убедиться, что она все еще дышит.

Леля испытывала дикую вину перед Яной. Это из-за нее душа сестры висит где-то между Явью и Правью, миром людей и миром душ. Если бы она пришла чуть раньше, Чернобог не добрался бы до нее, и Яна была бы в сознании. В сознание, которое не помнит Лелю. Но это ничего. Главное – что она была бы жива.

– Ну так сделай это, – сказал Сема.

Леля сжала губы. Все у Семы легко и просто.

– Ты же видел, меня не пускают к ней. Я в этом мире больше не существую.

Сема поднял голову и, дождавшись, когда Леля на него посмотрит, сказал:

– Если знаешь, что не разрешат, зачем спрашивала?

– А как мне иначе попасть к Яне в палату?

Леля хотела вскочить и пойти прочь. Хотя это было бы глупостью. Без Семы она не сможет переместиться в Навь, а скитаться по Яви ей хотелось так же сильно, как видеть Яну в коме.

Но не успела она додумать эту мысль, как раздался хлопок. Тьма. А потом полумрак больничной палаты. На улице пахло свежестью, едва уловимо цветением, и надеждой. А здесь – фенолом, чем-то затхлым, и тоской.

Пока Леля хлопала глазами, Сема перестал касаться ее ладони, и медленно прошелся по палате, сунув руки в карманы. Он так рассматривал голые стены, словно на них висели какие-то картины или плакаты, которых Леля не видела. Сема дотронулся пальцем, кажется, до всего, что в этой палате было неживого: стойки капельницы, стопки белых простыней на тумбе, самой тумбы, пустой вазы для цветов, изголовья койки и стекла двери. Потом он сел в кресло, у которого от кресла были только подлокотники, и закинул нога на ногу.

А Леля все это время боялась шевельнутся. Словно любое ее движение потревожит Яну, которая с закрытыми глазами лежала на больничной койке. Будто спала.

Наверное, в вены Яны из капельницы затекла треть колбочки с мутноватой жидкостью, прежде чем в палате раздалось:

– Дышит.

Сема все это время смотрел на Яну. А потом перевел взгляд на Лелю, которая, казалось, ждала разрешения заговорить.

– Нельзя было сразу сюда переместиться? – воскликнула она. – Почему я должна была позориться перед этим тупым медбратом?

Леля кричала, но шепотом. В сумеречной тишине Сема хорошо ее слышал.

– Ты же сказала перенести тебя к больнице. Ты не говорила, что нужно к Яне в палату.

– А разве это было не очевидно?

Сема не ответил, может, подумал, что Леля не к нему обращалась, ведь она смотрела на Яну. Странно было видеть ее неподвижной. Яна никогда не сидела на месте дольше минуты. Только если заснула или замечталась. А сейчас лежала спокойно, как… мертвая. Ее губы были бледными, и все равно выделялись на лице легкой краснотой.

– Она не мертва? – сказала Леля, просто чтобы убедить себя в этом. Но в голос все-равно проник вопрос.

– Дышит, – повторился Сема.

Леля медленно подошла к койке. Она хотела сесть рядом с Яной, но забоялась, что это ей навредит. Руки Яны лежали сверху простыни и были почти такими же белыми. Леля коснулась ладони Яны и тут же отдернула руку. Ладонь оказалась холоднее, чем Леля ожидала.

– И сколько это будет продолжаться?

Леля не оборачивалась на Сему, но знала, что он пожал одним плечом.

– Нормальная кома длится до пяти недель. А потом…

Сема не договорил и Леля была ему за это благодарна. А потом ее сестра умрет. Отключат ее систему жизнеобеспечения. Леля сомневалась, что Яна в ней нуждается, ведь ее кома вызвана богом, значит «работает» как-то иначе. Но Леля все равно должна поторопиться. Хотя пока она не понимала, как может помочь Яне, решимость сделать это с каждой неудачей лишь крепла.

– Сколько уже прошло? – сказала Леля.

Она знала ответ: три недели. Просто Сема мог нарочно просчитаться и назвать меньший срок, чтобы успокоить ее. Но вместо этого он сказал:

– Это не нормальная кома. Поэтому и лекарств от нее люди не придумали. В эту кому Яну ввел бог, значит, и вывести может только бог.

– То есть нам это по силе? – сказала Леля с тощей надеждой.

– Мне нет, – сказал Сема. – И тебе нет. Никому из наших нет. Это под силу либо тому, кто наложил проклятие, то есть старому Чернобогу, который уже и не бог вовсе. Либо богу смерти…