– Ладно, – ответил Вежев, – привал! Переждём. Может, развеет. Костёр, что ли, развести?

– Какой тут костёр, всё завалило. Собственных следов не найдёшь.

– Это ты брось! Компас есть. Не потеряемся.

Ветер крутил между деревьями, казалось, дул со всех сторон, лепил снегом в лицо. Группа скучилась под разлапистой елью. Срубили нижние ветки на подстилку. Уютный чомик[1] получился, сели вокруг ствола.

– Эй, Вань Степ, надолго снег зарядил? – Спросил Илья. Егор толкнул его в бок локтем, чтоб не высовывался.

Охотник сидел с другой стороны и что-то бормотал на своём.

– Дарук Паш крутит, следы путает, – ответил за него Митяй. – Дядя правду говорит. Ничего не выйдет. Надо возвращаться.

– А что он там бубнит?

– Перед ёлкой извиняется, что потревожили, разбудили. Просит спасти от непогоды.

– Ну что я говорил, – шепнул Вежеву Боровко, – язычник. Как крестились, чтоб отстали, так и советскую власть вид сделали, что приняли, а сами… Колдуны у них, ёлкам молятся… Как с такими коммунизм строить…

Три часа по бурелому кого хочешь уморят, да ещё ночь бессонная. Егор и не заметил, как убаюкала его непогода. И вскоре так тепло стало, как дома у печки. Рядом Илья привалился, снегом по горло запорошён. Боровко, Вежев… Вень и Гень спят, в ус не дуют, а на лицах уже и снег не тает. Метель улеглась. Тихо так, сумерки из белá в синеву набегают.

Вдруг ухнуло что-то рядом, словно подушку мокрую кто сверху бросил, и снег на лицо сугробом. Открыл Егор глаза, а рядом, рукой схватить, тетерев ошалевший из снега шею тянет. По-птичьи то одним, то другим глазом смотрит на Егора с изумлением из-под красной брови: «Это кто ещё такое?» Опомнился, забил крылами, еле взлетел.

Вскочил было Егор, а ноги не идут – отказали! Сел обратно, где сидел, давай по ногам стучать и оглядываться, не поймёт где он, как здесь оказался.

– Эй, Илюха, вставай! Разминайся!

Сам присел, встал, присел, встал, закололо всё, заболело – заработали ноги-то! И вокруг проснулись, вроде живы, завозились, зашевелились, а уж кто какие места поотморозил – дома разберутся. Выходит, птице спасибо, так бы и не заметили, как замёрзли насмерть! «Тоже, видать, спал-спал краснобровый под метель, да и упал с ветки», – подумал Егорка. Не знал, что тетерева на ночь в снег нарочно с дерева ныряют. Ну теперь и вы знаете.

– А где Вань Степ?

А нету! Как и не было. И ружьишко своё прихватил.

– Эй, Митяй, где дядя твой?

– Кто ж его знает. Он лесной человек. Ищи его…

– И колдуна не боится?

– Он заговорённый. И ружьё у него с заговором. И пояс. И пурт [2]. Его так не возьмёшь.

– Выходит, он тоже колдун?

– Выходит, выходит. К дяде моему в сети зараз, бывало, по двадцати рябчиков набивалось. Сети тоже заговорённые у него. У нас так. Кто работящий да удачливый, тот и колдун.

– Да и у нас так же, – ляпнул Илья и тут же опять получил от Егора локтем в бок. Но всё же добавил шёпотом. – Своим горбом работали, а в кулаки записали.

– Да, дела… Как не погибли здесь… – сменил тему Боровко, натирая щёки снегом.

«Видать, не хотел колдун нашей смерти», – подумал Егор, но смолчал, понял, что остальные того же мнения, потому и притихли, дурака празднуют. Вежев во всём виноват. Кабы не его придурь, сидели бы сейчас у печки.

– Надо выбираться, товарищ комендант, почти стемнело.

– Сам знаю! Митяй! Во главу колонны! Туда, – Вежев сориентировался по компасу, махнул рукой направление, вполголоса добавил, – и винтовку свою забери.

На кладбище вышли в ночь. Широкая поляна, покрытая бархатом нетронутого снега, играла под луной колдовскими искрами, сбегáла к посёлку и заметённым по крышу баракам. Лишь отчётливо выделялись на белом чёрные кресты и холмы общих могил. Тишина стояла мёртвая, ветер утих совершенно. Месяц был яркий, на мороз.