В полярной преисподней Александр Вегнер

Фильтрация

Из проверочно-фильтрационного пункта в Торгау Александра Майера отправили в один из проверочно-фильтрационных лагерей1 на севере России, что было плохим знаком – в такие лагеря отправляли обычно лиц, подозреваемых в сотрудничестве с врагом.

Была глубокая осень. Над землёй висело тяжёлое, многослойное небо с нижними растрёпанными белёсыми облаками, торопившимися на юг под плотным тёмно-серым покровом, сгущавшимся на горизонте в свинцовую синеву. И постоянно шёл дождь, то в виде гонимого ветром тумана, то всё вокруг скрывавшей занавеси. Из зарешёченного окна было видно тоскливое поле до самого горизонта, с мокрой ржавой травой и проторённой в ней дорогой, поднимавшейся вдали на высокую насыпь шоссе. По шоссе ехали машины: чаще всего трёхосные «студебеккеры», реже наши полуторки с прямоугольными кабинами, ещё реже легковушки. С другой, более весёлой стороны лагеря был расположен небольшой город, но заключённые видели его только во время прогулок, с которых возвращались в камеры мокрыми и замёрзшими.

Сашку вызвали на допрос на другой же день его прибытия в ПФЛ.

Его следователя звали Чолобов. Ему было лет тридцать, у него были светлые курчавые волосы и выпуклые, немного косящие глаза. Кроме этого ничего примечательного в нём не было, но и этого было достаточно, чтобы запомнить его на всю оставшуюся жизнь.

– Ну что, гражданин Майер Александр Эдуардович, приступим к работе? – сказал он, когда Сашка ответил на все формальные вопросы, положенные в таких делах. – Результатом нашей работы для вас будет жизнь или смерть… – Он внимательно посмотрел на Сашку.

А тот почувствовал, что под ложечкой у него противно засосало.

– Впрочем, возможно что-нибудь среднеарифметическое между этими величинами: например, двадцать лет лишения свободы. Как вы на это смотрите?

– Разумеется, плохо.

– Ага, плохо значит! Ну тогда расскажите нам, как вы сдались в плен.

– Я не сдавался в плен.

– Так-так… И как же вы в нём оказались, если не сдавались?

– Меня сдали в плен.

– Во как! Ооочень интересно. Первый раз слышу такую версию! И кто же вас сдал?

Майер пожал плечами:

– Кто сдал, мне неизвестно. Под Могилёвом наш артиллерийский полк вырвался из окружения. В последнем бою я подбил танк. Я полагал, что за это представляют к награде, но не тут-то было! Вместо этого меня и всех оставшихся в живых немцев–красноармейцев вызвали к командиру полка и зачитали приказ о нашем разоружении и отправке в тыл. Но в то время Могилёв уже был окружён и никакого тыла не было!

– Угу… И за что же вас разоружили и отправили в тыл? Ведь во время военных действий просто так не разоружают.

– Наверное мы не внушали доверия.

– Почему же вы не внушали доверия?

– Я предполагаю, потому что мы немцы.

– Так-так. А вам не приходило в голову, что недоверие к вам основывалось не на пустом месте?

– Я не понимаю о чём вы говорите.

– Я вам объясню. Наши чекисты провели спецоперацию по выяснению настроений и, скажем так, степени преданности немцев Поволжья Советской власти, правительству и, шире говоря, всему нашему народу. Колонна переодетых в немецкую форму красноармейцев несколько дней появлялась в различных районах республики, и ни один, слышите, ни один житель не сообщил о появившемся враге советским властям! Что это если не измена? Вы, наверное, уже слышали, что наше правительство приняло превентивные меры и выселило всех жителей бывшей республики немцев Поволжья в восточные районы страны, а саму автономную республику ликвидировало?

– Да, слышал. Я бы тоже не сообщил никому о колонне немецких войск на восточном берегу Волги. Я подумал бы так: «Если я вижу немцев, то уж подавно их видят те, кому по долгу службы положено их видеть!» Откуда взяться немцам за Волгой, когда фронт стоит на Днепре? Я предположил бы, что меня проверяют не на преданность, а на умение держать язык за зубами и не быть паникёром.

– Гм… Но мы отвлеклись… Итак, вас разоружили и отправили в тыл. Что было потом?

– Нас повезли в Могилёв.

– Кто повёз?

– Сопровождал нас младший политрук Матвей Арютов. Сначала он привёз нас в солдатскую столовую пообедать. Мы ещё не приступили к обеду, как начался авианалёт, и рядом со столовой взорвалась тяжёлая бомба. Обед наш оказался на полу.

– Что было на обед?

– Борщ.

– Вкусный?

– Какое это имеет значение, если мы так и не пообедали.

– Угу… Ну и дальше что?

– Политрук отвёл нас в пустовавшую школу и ушёл за инструкциями что с нами делать. Вернувшись, сказал, чтобы мы не высовывали носа, так как немцы высадили десантников, переодетых в красноармейскую форму. Нашим приказано в плен их не брать, и уничтожить на месте. А мы в красноармейской форме, с немецким акцентом – вылитые диверсанты. Он нас предупредил и ушёл. Больше мы его не видели.

– Бросил вас?

– По-вашему, бросил, а, по-моему, сдал в плен.

– Гм… Объясните.

– Разве разоружить солдата и отправить в окружённый врагом город не есть сдача его в плен?

– Это не вам судить! Итак, вас привезли в Могилёв и бросили. Что вы делали дальше?

– Посидели без еды. Очумели от неизвестности, и тут нам повстречался один майор. Фамилия его Быстрицкий. Он нам поверил, поставил на довольствие, потом выдал оружие. Мы участвовали в боях за Днепровский мост. В конце июля гарнизон Могилёва, и я в том числе, попытался вырваться из города. Большинство наших солдат погибло, группу, в которой был я, полностью уничтожили. Это было на западном берегу Днепра. Там, в лесу, я похоронил своего друга Давида Губера, и оказался в лесу за городом один. Стал думать, как быть дальше. Решил переправиться на восточный берег. Переплывая Днепр, чуть не утонул.

– Вы прорывались из Могилёва на запад? Странно!

– Прорыва на запад немцы ждали меньше всего. Предполагаю, что наши командиры рассчитывали на эффект неожиданности. Но колонна напоролась на немцев. Не знаю, возможно случайно. Нас расстреливали в упор. Мало кому удалось прорваться.

– Итак, ты остался один. Оружие, конечно, бросил?

– У меня была винтовка, но не было патронов.

– Ну конечно, конечно! Так все говорят.

– Моё дело рассказывать, как было, а ваше верить или не верить.

– И что же ты солдат без оружия стал делать дальше?

– Стал искать дорогу к своим.

– И как же ты её искал?

– Сначала хотел пробираться прямо на восток. Потом решил спуститься на лодке по Днепру к Киеву.

– Вот как?! Почему к Киеву?

– Я был уверен, что Киев не сдали и хотел присоединиться к какой-нибудь части.

– Откуда же ты взял лодку?

– Она лежала на берегу.

– Допустим, что я тебе поверил.

– Я умирал от голода. Увидел какое-то село, решил зайти и попросить хлеба на дорогу.

– И как? Не дали?

– Когда шёл к селу по открытому полю, меня заметили немецкие кавалеристы и задержали. Потом пригнали в лагерь для военнопленных в Луполово. Там нас не кормили, почти не давали воды. Мы начали умирать от голода. Нас умерло очень много.

– Сколько?

– Это невозможно посчитать.

– Как же ты остался жив?

– Немецкий офицер, ярый нацист, может сошедший с ума от нацизма, сказал, что пленные останутся в лагере на всю зиму под открытым небом и сдохнут от голода и холода. Но он не допустит, чтобы немец сдох, как собака и предложил мне выбор: вступить в рабочий батальон или…

– Что или?

– Или он сам меня расстреляет.

– И ты согласился пойти в батальон.

– Рабочий батальон не воевал против своих.

– Но помогает воевать врагу.

– Если не нас, немцы заставили бы делать эту работу местное население.

– Понятна отговорка! Ну что, Александр! Как ты попал в плен, я понял. Завтра мы поговорим о том, как ты себя вёл в плену. Подожди, я допишу протокол.

– На, прочти, – сказал он, закончив писать.

Майер прочитал.

– Всё верно?

– Верно.

– Тогда напиши: «С моих слов записано верно» и распишись.

Майера вызвали на допрос через два дня.

– Итак, – сказал Чолобов, – тема нашей сегодняшней беседы твоё поведение в плену. Для начала ознакомься с этим документом.

Следователь протянул Майеру лист бумаги.

– Что это?

– Это показания бывшего красноармейца №-ского кавалерийского полка Трушкина Ивана Алексеевича.

Александр прочитал следующее:

«С октября 1941-го по май 1942-го года я находился в составе рабочего батальона, который был задействован немцами на строительстве оборонительных сооружений. Среди знакомых мне пленных Красной Армии могу назвать Майера Александра, немца по национальности. Отчество вышеназванного лица мне не известно. В плену Майер проявил себя с наихудшей стороны. В декабре 1941-го года в деревне Алёшкино я жил с ним на квартире, вернее в погребе, гражданки Вороновой. Майер имел постоянные контакты с немецкими солдатами, которые часто приглашали его в дом для совместного пьянства. Из дома в погреб он возвращался всегда нетрезвым и агрессивным. Мы имели благоприятные возможности для побега, так как нас никто не охранял, но вышеозначенное лицо выступало категорически против и в злобном тоне угрожало мне и моему другу сержанту Петрову, что донесёт о нашем намерении врагу. Какие сведения передавал Майер немцам мне неизвестно. Но несомненно, что его взаимоотношения с ними были очень любезными и добродушными».

– Что ты, Майер, скажешь на это?

– Это неправда, гражданин следователь! Во-первых, Трушкин врёт, что он хотел бежать вместе «со своим другом сержантом Петровым». Петров, как и я, был категорически против побега, потому что в этом случае немцы казнили бы гражданку Анну Власьевну Воронову и её дочь Любу.