жилой суеты, уж подернутой тленом,
приснится вдруг старый диван из тех пор
наивных и нищенских – послевоенных.
Там дней вереница терялась в трудах,
и ночи стекали задушенном криком —
как узкий диванчик вписался б в размах,
объявленный гордо злодеем великим?
Но пары, укутавшись сумраком, где
сплетались в безумных объятиях тел и
где время, стекая в своей наготе
в провалы изломанных душ, не хотело
остаться безликим – там кто виноват,
что мы не исчезли под чье-то пророчье:
возможно, на этом диване зачат
и я был случайной июльскою ночью.
Чтоб всем циркулярам и судьям назло
несло меня к жизни мальцом несмышленым,
два валика рыхлых легли на крыло
в тогдашнем спитом коммунальном загоне.
Где судеб немало истает и дней,
покуда прострация слепится в образ,
обивка с годами пятнилась сильней,
пружины все злее впивались под ребра…
Костром пионерским, как бурной рекой,
сюжет промелькнет в перевернутой раме,
исторгнув из прорвы одно рококо,
где в сюрреализме источится память,
изгладится и, пронырнув океан
деталей иных, похиляет вразвалку
Купите полную версию книги и продолжайте чтение
Купить полную книгу