Больше ничего занимательного в камере не было. Так что Леля подошла к единственной решетчатой стене и взялась за прутья.

Коридор был таким же мрачным и унылым, как и камера. Он тянулся бесконечно долго – Леле не хватало взгляда, чтобы дотянуться до его торца. По обе стороны коридора находились камеры – ровно такие, в какой сидела Леля. Отчего-то это напугало ее больше всего. Наверное, потому что именно в эту секунду Леля окончательно поняла, что это не гостевые покои Такамагахары такие неприветливые. Это и правда темница.

– Доброе утро! – воскликнули рядом.

Леля встрепенулась. Говорил кто-то из камеры, которая находилась напротив нее, но по другую стену коридора. Сфокусировав взгляд, Леля заметила за решеткой очень счастливого дядечку. Он был лысым и полноватым, но его вид располагал. Встретившись с ним взглядом, Леля сама не поняла, как заулыбалась.

– Нечего улыбаться! – сказал дядечка, улыбаясь гораздо шире Лели. – Ничего хорошего тебя не ждет.

Улыбка слетела с лица Лели. Она не знала, что сказать, поэтому молчала. А счастливый дядечка продолжал:

– Ты теперь в темнице, как и все мы. Выхода нет. Мы все перепробовали. Так что соболезную. Ты тут на веки вечные.

Теперь он не казался Леле располагающим. Как можно такие ужасные вещи говорить с такой широкой улыбкой?

– Ну что ты, Хотэй, не пугай девочку, – донеслось откуда-то слева от Лелиной камеры.

– Но я не сказал ничего, кроме правды!

– Правду тоже можно по-разному подать… Тебя как зовут?

Только когда минула дюжина секунд, Леля поняла, что обращались к ней. К тому же этот жуткий Хотэй так на нее пялился, что Леля подумала, что теперь она точно больше никогда в жизни не будет улыбаться.

Леля подошла к левой стене камеры и попыталась разглядеть того, кто к ней обращался. Но, увы, заметила лишь пугающую протяженность коридора и такие же решетчатые стены.

– Леля, – пискнула она.

– Славянка, – отозвался бог слева. – Не ошибся. А за что ты отвечаешь? Солнце? Нет, нет, кажется, это у вас мужчина… Не помню. Растения, наверное, да?

Леле странно было говорить с тем, кого она не видела. Но, пожалуй, это было наименее странным в ее положении. Она, славянская богиня весны и лета, переместилась в японский мир богов, где ее бросили в темницу два жутких екая. Более того: какой-то сумасшедший улыбался и утверждал, что она здесь на веки вечные. А второй сумасшедший пытался выведать ее силу.

– Лелечка? – продолжал он. – Ты меня слышишь?

Ей захотелось накричать на всех, а потом разрыдаться. Что происходит? Почему ее заперли? Она же ничего плохого не сделала! Даже в намерениях такого не имела!

Но вместо всего этого пискнула:

– Да.

Когда Леля в следующий раз пересеклась взглядом с дядечкой из камеры напротив, тот заголосил:

– Да хватит на меня так смотреть! Если что, улыбаюсь я не по своей воле! Уж такое проклятье богов счастья! Мы все время улыбаемся. К счастью, это не мешает нам говорить всю правду.

Это кое-что объясняло, но Леля не спешила расслабляться. Сделала это, лишь когда из камеры слева добрый голос сказал:

– Прекрати так беситься. Ты ее пугаешь. Я правильно понимаю, она сейчас прижимает ладони к глазам, только бы не разрыдаться?

Леля оторвала ладони от глаз и замерла, напрягшись. Наверное, слева от нее находился бог видения сквозь стены… Может ведь такой бог существовать? Почему нет? Вон тут сколько камер – наверняка здесь есть боги чего угодно.

Уже насупившись, из-за того, что ее посчитали плаксой – кем она, собственно, и была – Леля вдруг приосанилась. Она услышала, как Хотэй сказал:

– Ты слишком добренький, как для бога смерти.