Скинув с себя поношенный полушубок, не успел Илья Максимович зайти за порог больницы, как тут же дверь тяжело грохнула прямо ему в спину от ветра. Калитка больницы скрипела, напоминая детский плач. Ромм застыл, прислушиваясь. Его румяное от холода лицо просияло внезапным счастьем. Ещё ведь вчера эта калитка при точно такой же погоде молчала и даже не постукивала, а теперь плачь. Безостановочный, почти весёлый. Нежное отцовское тепло разлилось по сердцу, голову чуть вскружило от радости. Почувствовал. Родился. Ещё один сын из рода Ромм. Такое ощущение бывает только при рождении ребёнка, когда человек резко, без причины понимает – свершение чего-то великого витает в воздухе, и каждый звук становится предзнаменованием.

И, правда. Мальчик. Вернувшись домой, Илья Максимович услышал в их квартирке звонкий младенческий плач. Большеглазый источник сие звуков вскоре запишут в метрику Иркутской синагоги как Миша – Михаил Ромм. Ребёнок с большими всегда весёлыми глазами, он уже смотрел на всё с таким увлечением и будто бы знал, как нужно показать мир людям, чтобы он заиграл новыми красками.

Уже в конце лета мать Терезия (сменившая имя на Марию) стала принимать как зубной врач пациентов в доме на Благовещенской, отцу дали разрешение вести приём больных. Изредка, гуляя с мамой по улице Халтурина, маленький Миша мог видеть, как ей выражают своё почтение едва ли не все люди – семью Ромм по их первому году жизни на этой улице запомнили многие и по доброй памяти теперь посещали их с просьбами о помощи. Хоть и были на Арсенальной улице свои врачеватели, всё же идти горожане предпочитали к Терезии Ромм. Первый год маленького Миши прошёл в настоящем уединении. Место жительства оправдывало своё название – улицу Благовещенскую редко пересекали лошади, повозки и у домов можно было заметить только здешних жителей – с Благовещенской. Через улицу стояла Синагога, куда каждый день семья Ромм исправно ходила в полном составе. Она и до сих пор там стоит как памятник искусству и времени, сменив бело-желтый окрас на празднично бирюзовый.

Театр. Зачинщиком любви Миши к искусству можно свободно считать Терезию Исааковну. Она любила театр, ходила в него при удобной возможности – сказывалось происхождение. В городской театр Иркутска она ходила, когда была беременна и Мишей, и его будущей сестрой Идой. Кинематограф, о котором так заманчиво и загадочно писали в газетах, был чем-то далёким, невозможным для любого человека. Улицы города уже были в ту пору усыпаны фотосалонами, воздушный шар поднимался в небо, чтобы на первые кинокамеры запечатлеть вид Иркутска с высоты птичьего полёта, но синематека была разовой акцией и вошла как привычка досуга лишь в 1906 году, когда семья Ромм отбывала из Забайкалья в Москву. Поэтому долгое время главным искусством из искусств для детей семьи Ромм оставался театр. В каменном здании, отличавшимся от других роскошью и помпезностью, давали как оперу, так и классические постановки, куда иркутяне шли с превеликим удовольствием. Главенство на сцене было отдано итальянским операм: «Севильский цирюльник», «Сельская честь», «Паяцы», «Бал-маскарад», «Аида», «Риголетто». С такими пышными названиями город действительно расцветал чеховским европейским шиком.

Частицу художественного воспитания дал Мише и его отец – в детстве Илья Максимович учил сыновей играть на фортепиано, – оно было и в доме в сибирском Верхнеудинске, и в дальнейшем в Москве. Однако за характером отца Миша следовал охотней, чем за его художественными предпочтениями. При своих соратниках-революционерах Илья Максимович был человеком прямолинейным, нетерпимым, вспыльчивым, но с домашними его характер становился крайне добр. Возьмём мух, просто мух, – их спасательную операцию Миша помнил до конца своих дней: как-то раз мать оставила липкую бумагу от мух на подоконнике, отец, не долго думая, брал пинцет, снимал пленницу с липкой бумаги (пока не видит мать), ювелирно и ловко обмывал её лапки в спирту и выпускал на волю со словами – «Ну, чего ты жужжишь, не бойся, я тебя выпущу, только не летай к нам обратно, лети в какую-нибудь другую квартиру». И так за день доктору Ромму удавалось освободить до десяти мух при всей своей неподъёмной занятости. Позже Миша будет так же каждый кусочек своих киноплёнок беречь и прямолинейно требовать от себя и других дойти до работы до самого финала.