Урсула и Сокровище Дмитрий Павлов

Кабинет был великолепен. Его кедровый потолок с кессонами из тёмного махагона опирался на дубовые карнизы, стены и простенки между окнами закрывали полированные ореховые панели, затейливый рисунок паркета мастера собрали из древесины кемпаса, оливы и акации. За палисандровый стол одновременно могли сесть полсотни вельмож, а кресло во главе стола напоминало трон, обтянутый бордовым бархатом. В монументальном интерьере кабинета совершенно терялось его главное содержимое – невысокая, колченогая, большеголовая фигура консула.

Ругер ван Эйк, первый консул и властелин Республики прежде обитал в помещении меньше и скромней нынешнего. Старый кабинет находился на сороковом этаже правительственного небоскрёба и обладал панорамными окнами, из которых открывался вид на столицу с её высотными зданиями, проспектами и крохотными зелёными островками скверов. Далеко на западе темнел правильный прямоугольник мемориального парка, а за ним начиналась степь, затянутая белёсой дымкой. Ранним утром, когда воздух прозрачен и чист, консул мог увидеть из своего кабинета далёкие вершины хребта Альто-Сиерра, словно плывущие над степью. Да, хороший был кабинет и его чертовски жаль.

Год назад молодой пилот отстыковал истребитель от корабля-матки, чтобы перегнать на космодром ремонтного завода, расположенный на окраине столицы. Перед вылетом с истребителя сняли ракетный боекомплект и заблокировали лазер, но астронавта это обстоятельство не смутило. Снизившись за пределами города, пилот сделал зигзаг противозенитного манёвра и ринулся к центру мегаполиса, где подобно горной гряде возвышались здания правительственного квартала. Заход на цель был ювелирным. Иссечённый зенитными лазерами кораблик врезался точно в балкон консульского кабинета. Небоскрёб укоротился на четверть, а сановники, собравшиеся в приёмной, обратились в пар и пепел.

Ван Эйк спасся, потому что опоздал на совещание не на час, как обычно, а на полтора. Ещё несколько кошмарных часов консул провёл в застрявшем и обесточенном лифте, прежде чем охрана озадачилась вопросом: где, чёрт возьми, их работодатель? А ведь могли и не озадачиться. С тех пор консул приобрёл острую непереносимость любых лифтов и потребовал обустроить новый кабинет на первом этаже. Нет, ван Эйк не страдал внезапно развившейся клаустрофобией. Поводом для переезда стало унизительное чувство беспомощности, испытанное консулом, когда лифт остановился, свет погас и в кабине запахло гарью. А ещё ван Эйка не оставляла навязчивая мысль: окажись он ещё раз в подобном положении, о нём могут просто забыть. Как забывают о дорогой, но неудобной вещи, которую жалко выбросить.

Как звали того сумасшедшего пилота? Память услужливо подсказала: лейтенант Эрнст Рихтгофен, герой войны с либерийцами, сын бывшего главкома космических сил Республики. Бывшего, потому что генерал Рихтгофен осуждён за мятеж и глотает каторжную пыль в одной из шахт ведомства Фукса. Помнится, у барона есть ещё дочь, тоже пилот и героиня. Как же её зовут?

Дверь отворилась, и в кабинет проскользнул советник Фукс. Ловкий, предупредительный, с неизменным выражением «чего изволите?» на лице. Сановник передвигался на полусогнутых, втянув голову в плечи. Фукс пытался казаться ниже своего вполне нормального роста. Всем известно: после мятежа великана Рихтгофена и особенно после того, как его долговязый сынок, едва не распылил консула на атомы, ван Эйк возненавидел высоких. Даже средний рост чиновника вызывает у консула обоснованные подозрения. Фукс близоруко сощурился, чтобы разглядеть своего властелина в глубине сумрачного кабинета.

– Я, собственно, по поводу Урсулы, – осторожно произнёс советник. – Урсулы Рихтгофен, дочери барона Рихтгофена. Её пребывание в столице чревато проблемами.

Консул взмахнул рукой: «Продолжай».

– Любые наши действия против Урсулы, сколько бы обоснованными и справедливыми они не были, вызовут нежелательные толки в военной среде. Вот я и подумал: Почему бы юной госпоже самой не убраться куда подальше?

Советник скользнул к столу и без приглашения сел. Глянул исподтишка на консула. Всё в порядке, сюзерен счёл фамильярность допустимой. Можно продолжать.

– Полгода назад наш фрегат арестовал живой звездолёт из Либерии. Либерийцев захватили в тот момент, когда они пытались взять на буксир обломок древнего корабля. К сожалению, живой звездолёт совершенно бесполезен для нас. Он оказался слишком строптивым созданием. Корабль стоит в цехе ремзавода, где инженеры пытались заставить его летать, но без особого успеха. И у меня возникла мысль: если Республике корабль не нужен, почему бы не презентовать его Урсуле вместе с координатами старой руины, которую хотели присвоить либерийцы. В качестве компенсации за недвижимость, изъятую у отца Урсулы. Пусть девочка отправится в космос и заработает свой первый миллион. Наш агент и старинный друг семьи Рихтгофенов, полковник Ланге внушил баронессе эту мысль. А чтобы живой корабль, наконец, полетел, я решил отдать на поруки Урсуле либерийца, механика с этого корабля.

Фукс приподнялся и, наклонившись вперёд, доверительно сообщил.

– Либериец не так прост. Он изменённый.

– Что? – удивился консул. – Почему его сразу не пристрелили?

Изменёнными называли бывших людей, модифицированных гидроидами, союзниками либерийцев. Обитающие в океанах гидроиды достигли высочайшего прогресса в биотехе. Преобразованные ими существа одинаково хорошо чувствовали себя под водой и в космосе, переносили смертельные для нормальных людей дозы радиации и были абсолютно безжалостны. Искусственно лишённые страха и каких-либо моральных скреп, изменённые служили либерийцам и гидроидам, образуя отряды спецназа, храброго и беспощадного.

– У командира фрегата нет полномочий казнить кого-либо, – напомнил Фукс. – К тому же, теперь у нас есть механик, способный исправить живой корабль.

– Мне кажется, изменённый попытается бежать и снимет Урсуле голову, как только её звездолёт окажется за пределами Республики, – предположил консул.

– Что и является нашей конечной целью, – улыбнулся Фукс. Он выложил на стол пухлую папку. – Здесь документы, необходимые для того, чтобы корабль Урсулы стартовал. Если вы даёте согласие…

– Даю.

Советник забрал папку и откланялся. У самого выхода ван Эйк окликнул его:

– Фукс! Я ведь хорошо знаю семейку Рихтгофенов. Что если ваша афера пойдёт не по плану и Урсула сама прибьёт либерийца.

Советник развёл руками. Не в его силах предусмотреть все возможные варианты.

– Баронесса хотя бы знает, кого вы хотите подсунуть ей в качестве механика? – спросил консул.

– Нет, – улыбнулся Фукс. – Для неё это станет маленьким сюрпризом.

«Чёрт! – подумала Урсула. – Вот подарочек достался!»

Механик выглядел несуразно. Невысокий, широкоплечий и невообразимо тощий. Из-за недельной щетины и осунувшегося лица либериец казался лет на десять старше своих двадцати пяти. Разбитый нос припух, под ноздрёй темнело пятнышко запёкшейся крови – недавно парню заехали в лицо. На костяшках кулаков ссадины – оппоненту механика мало не показалось. Одеждой арестанту служили серая стёганая куртка и слишком длинные камуфляжные брюки с подвёрнутыми штанинами. На правой ноге каторжанина красовался солдатский ботинок, на левой – кроссовок без шнурка. Носки отсутствовали. Шею механика стягивал электрошоковый ошейник, способный привести в чувство самого буйного клиента ведомства Фукса. Венчали это вещевое разнообразие роскошные, но слегка исцарапанные тёмные очки «Боско» с резинками вместо дужек.

– Здесь сказано…, – Урсула раскрыла договор, вложенный в папку с документами, – …что ты, арестант за номером семь три ноля пятьсот переходишь в моё подчинение для исполнения обязанностей механика на принадлежащем мне корабле «Вега». Ты должен выполнять все мои распоряжения, касающиеся службы и не только…

Голос баронессы, низкий грудной контральто заполнял кабинет подобно рокоту горного обвала.

– Насчёт «не только» в бумажках ничего нет, – возразил либериец. – Я прочитал договор, пока меня везли.

Арестант говорил с акцентом, свойственным людям, выросшим за пределами Республики. Он смягчал согласные, проглатывал «р». Голос либерийца звучал мягко, почти певуче, но в словах сквозила неприкрытая дерзость.

Урсула схватила механика за воротник и с размаху треснула спиной о стену кабинета. Жалобно зазвенели стеклянные безделушки в шкафу, встревоженный инспектор выглянул из-за компьютера.

– Э-э-э, баронесса, не переусердствуйте!

– Ещё раз возразишь – включу ошейник, – пообещала либерийцу Урсула и показала пульт, полученный вместе с документами арестанта.

Баронесса выпустила слегка ошалевшего механика и невозмутимо вернулась к чтению договора.

– Далее, здесь сказано…

Сквозь тёмные очки каторжанин внимательно изучал Урсулу, своего нового командира и хозяйку на ближайшие три года согласно договору с ведомством Фукса. Богатырским сложением и ростом баронесса походила на монумент вроде тех, что украшают городской парк на западе столицы. Кожу Урсулы покрывал лёгкий загар, светлые волосы стянуты в пучок на затылке. Глаза цвета голубого льда живо напомнили механику айсберги, что заносило течением в залив, у которого стояли бараки арестантского лагеря. На вешалке у дверей кабинета висела шкиперская фуражка Урсулы. Баронесса носила тёмно-синие брюки и форменный блейзер офицера гражданского флота. На лацкане блестел эмалью значок – носатый профиль первого консула ван Эйка на фоне республиканского флага. По принятой в Республике негласной табели о рангах значок со знаменем полагался представителям высшей номенклатуры и членам их семей. Все прочие граждане носили значок, формой и размером напоминающий пуговицу пиджака. Строго говоря, после ареста Людвига Рихтгофена Урсула выпала из высшего света. По правилам хорошего тона ей требовалось заменить элитное «знамя» на общепринятую «пуговицу». Но в окружении баронессы не нашлось никого, кто рискнул бы напомнить об этом свирепой генеральской дочке.