Ю. П. Васильева дополняет: «Запреты существуют не сами по себе, а имеют функцию защиты, охраны некоего образца, идеала. Образец задан и имплицирован в семиотических системах, которые представляют собой структуру информации, упорядочение знаний»[7].

Н. Т. Чеканова пишет: «Действительно, запреты, обладающие социальной, национальной, групповой и даже индивидуальной спецификой, пронизывают жизнь общества. В них а) отражается стремление сохранить себя (свой покой, свою группу, субкультуру) и б) реализуется воля индивида или коллективного субъекта к самосохранению. Запрет может трактоваться как некое упорядочивающее, организующее начало, поскольку момент структурирования, организации имплицитно содержит в себе и функцию ограничения. Отсечения лишнего, ненужного, вредного»[8].

И. С. Пасешниченко рассуждает: «Так, запрет на убийство на каннибализм, экзогамия (запрет на инцест) представляют собой основу человеческого развития. После осознания человеком коллективной деятельности, взаимозависимости, ценности жизни человека, с которым он живет, по праву можно считать отношения между людьми, на самом деле человеческими»[9].

П. И. Дзыгивский обоснованно отмечает неразрывность многих определений запретов: «Развитые дискурсы гуманитарного знания в качестве синонимов запрета предоставляют нам религиозный закон, юридическую догму, моральный императив, эстетическую норму и т. д. Запрет среди них – понятие родовое, поскольку остальные означают „запрет, освященный авторитетом пророка“, „запрет, писанный для жителей определенной территории“, „неписаный, но субъективно важный запрет“, „запрет на излишества, признанные безобразными, низкими и скучными“[10].

Социально-гуманитарный, философский, культурно-нравственный дискурсы запрета породили неоднозначность понимания правового запрета.

С. А. Маркунцов определяет правовые запреты как „государственно-властные, императивные требования воздерживаться от конкретного поведения, поэтому их следует рассматривать как явления, относящиеся к сфере юридического долженствования“[11].

А. В. Малько указывает: „По своей сущности запреты – такие государственно-властные сдерживающие средства, которые под угрозой ответственности и наказания должны предотвращать возможные нежелательные, противоправные деяния, причиняющие вред как личным, так и общественным интересам. Запреты в большей мере используются в уголовном законодательстве, которые основаны на нравственных нормах, таких как „не убий“, „не укради“ и прочих“[12].

Я. И. Гилинский определяет правовой запрет как девиантогенный фактор, который порождает отрицательные для социума явления[13].

С. С. Алексеев выделял понятия „общий запрет“ и „запрещающие нормативные предписания“. Последние он определял как „„обычное“ государственно-властное веление, непосредственно выраженное в тексте нормативного акта и состоящее в возложении на тех или иных лиц обязанности воздерживаться от действий известного рода“[14].

Встречается в специальной литературе определение правовых запретов как совокупности правовых установлений (инструментов) и форм правореализационной практики, с помощью которых удовлетворяются интересы субъектов права и обеспечивается достижение социально полезных целей»[15].

Соответствующее положение сформулировали Н. Н. Рыбушкин и А. В. Краснов: «Запрет как специфическое средство правового регулирования присутствует только в той норме, которая призвана вытеснить вредное общественное отношение, как уже существующее или предполагаемое, причем независимо от того, какой запрет – общий или конкретный – имеется в виду»