Но в конце концов я все равно вернулась к нему. Вернулась, а как же… Мы настолько зависели друг от друга, что порвать эту связь казалось невозможным ни мне, ни ему».

Наверное, это один из самых неприятных эпизодов нашей с Мари «тематической» жизни. Пусть не самый – но один из. Но именно после ее выхода из больницы я начал немного себя притормаживать, осознав, к чему могут привести мои эксперименты в области, куда Мари никак не хотела и, как выяснилось, не могла. Чего-то она все-таки не могла, ну, надо же…

К счастью, мне хватало того, что она могла дать мне, и я брал все это при любом удобном случае. Мари никогда не отказывала мне в экшенах, тут грех обижаться на нее. Да, мне приходилось держать в узде свое Доминантское, начавшее пробиваться так резко, но Садист мой был удовлетворен полностью. Глядя на покрытое красными полосами тело Мари, я испытывал такое удовольствие, что порой не мог дышать. Я питался ее болью и кайфовал от этого, а уж когда видел выражение удовольствия на ее лице, то совершенно терял голову. Машка умела отдаваться, что уж…

Не знаю, почему всем казалось, что она только берет – да она и сама часто так говорила. Нет… она очень много отдавала мне и, насколько я знаю, потом отдавала еще больше Олегу. Но с ним у нее вообще все пошло иначе, чем со мной, это был какой-то иной уровень отношений и в Теме, и в ванили, и я никак не мог понять, почему я не сумел добиться от нее подобного.

Иногда своим упрямством она выводила меня настолько, что я не мог совладать с собой и начинал вытворять. Поставив ее на колени, я одной рукой держал ее за подбородок, а другой хлестал по щекам так, что потом болела ладонь. Мне надо было, чтобы она отвела глаза, заплакала – ну, хоть что-то… Но она смотрела снизу вверх совершенно спокойно, как будто не испытывала боли, не замечала моего взвинченного состояния – так, словно ничего вообще не происходило. В такие моменты мне хотелось стереть ее в порошок…

Она стала будить во мне этого зверя все чаще, уж не знаю, осознанно или нет.

– Как ты не понимаешь… – шипел я ей в лицо, изо всех сил завернув голову и вцепившись в ее волосы. – Как не понимаешь, что я могу убить тебя?!

– Не можешь, – спокойно отвечала Мари, и я тут же остывал, понимая – да, не могу. Она права.

Я отталкивал ее от себя, садился в кресло, закуривал дрожащими руками, стараясь даже не смотреть в ту сторону, где сейчас лежала на полу Мари. Она выжидала пару минут, поднималась, вытирала кровь с губ и подходила ко мне, садилась рядом с креслом и, положив голову мне на колено, негромко говорила:

– Не надо, Мастер… все ведь хорошо… ты самый лучший, почему ты в этом сомневаешься?

– Тебе не с чем сравнивать!

– А может, мне это и не нужно, а? Может, я и без сравнений знаю, что это так?

И меня подмывало в такие моменты рассказать ей об Олеге, о том, как и что умеет он, как я мучительно пытаюсь достигнуть того же в Теме и никак не могу, потому что всякий раз, приезжая к нему, обнаруживаю, что он снова умеет что-то такое, о чем я даже не слышал.

Это было очень странное и новое для меня ощущение. Все детство я провел рядом с Олегом, который во всем превосходил меня – но абсолютно не придавал этому значения. Меня не давило то, что родители иногда ставили его мне в пример – возможно, потому, что делалось это всегда не в плане сравнения, а как констатация факта – «Олежка умеет то-то и то-то», а не «вот Олежка такой, а ты нет». Мне не приходило в голову, что мама и папа ставят Олега выше меня – они этого и не делали, и у нас не было причин соревноваться или что-то друг другу доказывать. Мы просто дружили, хотя он и был старше.