Было слышно, как голос дрожит от подступающих слез. Понадобилась пауза, чтобы их унять.

– Вот такой и я запомнила мою Аню. С растрепанными волосами. В белой ночнушке, пританцовывающей от радости, что наконец-то поедем на море.

Говорят, что сердце матери способно чувствовать, когда с ребенком что-то не так. Знаете, я ничего не почувствовала.

У меня было несколько уроков подряд плюс факультатив после обеда. В пятнадцать тридцать шесть ко мне в кабинет зашла моя подруга… Простите, уже не помню, как ее… Рассказала мне какой-то смешной случай, произошедший с трудовиком, и мимоходом обмолвилась: «А что, Аня приболела?» Я ответила, что нет. С чего она взяла? «Так ее не было сегодня на уроках». Я быстро расспросила еще пару учителей. Никто ее сегодня не видел.

Побежала домой. Помню, как стояла перед дверью, боясь повернуть ключ. Но вошла. Бросила сумки и сразу позвала ее по имени. Никто не ответил. Я быстро направилась в ее комнату, представляя, как увижу ее спящую, потреплю по плечу и спрошу, что случилось. Неважно, что бы она ответила. Болит голова, не хотела сегодня идти или еще что-то. Все бы простила.

И я увидела ее в комнате. Только не спящей. Она висела, подвешенная на люстре. Вокруг шеи была обмотана простыня. В той же ночнушке, с такими же растрепанными волосами. Я бросилась к ней, схватила за ноги и потянула вверх. Но она была уже ледяной. Я стала кричать. Кричала и кричала. Соседям пришлось с силой оттаскивать меня от ее тела.

Следующее, что я помню, – это участкового, который старается взять показания, пока тело мой дочери уносят санитары. Потом скажут, что смерть от асфиксии наступила примерно в начале восьмого. В то время, когда я еще только шла в школу. Ни записки, ни хоть какого-то объяснения. Опрашивали всех ее одноклассников и друзей. Никто ничего не знает.

В тот день моя жизнь закончилась. Я просто существую. Без цели. Просто жду конца…

Молчание длилось дольше пяти минут. Даже Ростислав Михайлович, обычно знавший, что сказать, молчал. Сергей же больше не боролся с дрожью в теле. Закрыв глаза руками, он старался думать о чем угодно, лишь бы не о ней.

– Тамара Иосифовна, мне так жаль… – начал было доктор.

– А я не прошу, чтобы меня жалели, – со злостью проговорила женщина. – Я знаю, вы сейчас скажете, что каждый сидящий в этой комнате пережил то же самое. А вот и нет! Люди умирают – это верно. Вот только их смерть можно объяснить. Остановка сердца – виновато здоровье. Сбила машина – виноват пьяный водитель. Смерть от рака – сигареты или экология. А как вы можете объяснить самоубийство молодой, жизнерадостной пятнадцатилетней девушки? Вот в чем разница между просто смертью и самоубийством. Вам есть кого винить! А мне осталось одно: до конца жизни искать ответ, но так и не найти его. Каждый день по миллиону раз возвращаться в тот день и пытаться найти какие-то подсказки, которые могли бы дать ответы. Я проклинаю себя каждый божий день! Так что повторюсь: мне не нужны твои жалость и поддержка. Я просто хочу, чтобы вы поняли, с чем мне приходится жить!

Убрав ладони с лица, Сергей обнаружил, что глаза женщины устремлены прямо на него. Ему даже показалось, что через вуаль видно, как на ее лице появилась легкая улыбка.

В этот раз приступ кашля заставил ее сесть. Ростислав Михайлович сразу оказался рядом с женщиной и теперь держал ее за руку. Сквозь приступ она просила прощения за то, что наговорила лишнего.

– Ничего, ничего. Попейте воды. – Но она все так же отказывалась.

После произошедшего терапия закончилась. Каждый сидел с неприятным чувством внутри, желая поскорее уйти. Доктор старался спасти занятие своей речью, но она была бессвязна и обрывочна, больше напоминала бред душевнобольного.