Туман над Лилиан-Шор Блэр Вилкс

Я чувствую его, едва переступив порог нового дома. Этот запах здесь повсюду – резкий, чистый, будто хирургический. Запах свежей белой краски и чего-то ещё, похожего на металл, хотя я точно знаю: металлических поверхностей тут почти нет.

– Красиво, правда? – спрашивает Адам и обнимает меня за плечи. Его голос звучит гордо и удовлетворённо, как всегда, когда он доволен своим решением.

Я киваю. Глазами дизайнера я тут же отмечаю, что стены гостиной идеально белые, ровные, почти светятся в сером свете, который сочится из огромных панорамных окон, выходящих на озеро. Лилиан-Шор выглядит именно так, как обещали буклеты: туман над водой, серые волны, дом на скале, будто парящий над пропастью.

– Привыкнешь быстро, – мягко добавляет он, заметив моё напряжение.

«Привыкнешь» – любимое слово Адама. Он верит в адаптацию, словно человек – это приложение, которое достаточно просто обновить. Я вздрагиваю от этой мысли и тут же ругаю себя за чрезмерную нервозность.

Сын в моих руках тихо ворочается и раскрывает глаза, глядя на меня с привычным спокойствием, унаследованным от отца. Лео – моё самое большое счастье и самое большое беспокойство одновременно.

– Мне нравится, – шепчу я, и это почти правда. Я хочу, чтобы мне понравилось.

Дом должен был стать моим новым проектом. Я обещала себе, что сделаю его безупречным. Сейчас здесь только белый цвет и пустота – идеальный чистый холст. Я смотрю на гостиную и мысленно примеряю на неё палитры: бирюзовый, чтобы подчеркнуть озеро, серый с голубым, чтобы объединить интерьер с пейзажем за окном.

– Сегодня туман ещё густой, – говорит Адам, глядя наружу. – Потом увидишь, какие тут закаты. Дом стоил каждой вложенной копейки.

Я киваю, но снова чувствую тревогу, мягко и упорно скребущую где-то в груди. Здесь слишком тихо. Городской шум сменился абсолютной тишиной, которую лишь изредка разбивает негромкий всплеск воды у старого причала под скалой.

Пока я изучаю пространство, взгляд цепляется за мельчайшие детали. Лёгкая неровность в паркете возле окна. Едва заметная царапина на стекле, через которое я смотрю на туманное озеро. Я делаю шаг к окну и касаюсь стекла кончиками пальцев. На коже остаётся холодок.

– Почему здесь так прохладно? – спрашиваю я, не оборачиваясь.

– Это климат-контроль, – спокойно объясняет Адам. – Воздух постоянно циркулирует. Идеальная влажность для ребёнка. Мама проверяла, она же медик, ты знаешь.

При слове «мама» что-то внутри меня сжимается. Я стараюсь не подать виду, просто киваю и сильнее прижимаю Лео к себе.

– Я сделаю кофе, – говорит Адам и уходит на кухню.

Когда он исчезает из виду, я снова осматриваюсь. Снова запах. Теперь уже отчётливее – металлический привкус поднимается до горла, будто я проглотила что-то холодное и твёрдое.

Я быстро подхожу к лестнице, ведущей на второй этаж. Моё отражение мелькает в зеркале на стене: усталое лицо, бледная кожа, тёмные круги под глазами, прядь волос, выбившаяся из-под повязки.

Сверху я слышу тихий звук, будто кто-то делает медленный вдох и задерживает дыхание. Я замираю, вслушиваясь. Тишина. Дом будто тоже задержал дыхание вместе со мной.

«Усталость», – убеждаю я себя и выдыхаю, медленно поднимаясь вверх по лестнице. Но запах не исчезает – теперь он словно становится частью меня самой.

Ночь была слишком длинной и вязкой, чтобы называться сном. Скорее это был некий склизкий кокон, состоящий из прерывистых дрём, перемешанных с глубоким дыханием Адама и мягкими вздохами Лео. Я лежала неподвижно и вслушивалась в странный, низкий гул, будто где-то далеко в долине заводили гигантский мотор, который никак не мог набрать силу и задохнуться в движении.

В какой-то момент я поняла: это сирена. Глухой, протяжный звук, похожий на старые маячные сигналы, которые я когда-то слышала в детстве, путешествуя с родителями вдоль северного побережья. Казалось, будто сам дом тихонько вибрировал в такт этому едва уловимому пению.

– Ты слышишь? – прошептала я и коснулась плеча Адама.

– Что? – пробормотал он сонно и перевернулся, не открывая глаз.

Я замолчала. Конечно же, он ничего не слышит. Он спит, как обычно, глубоко и крепко, в то время как я лежу с распахнутыми глазами и прислушиваюсь к невидимым голосам ночного озера.

Я осторожно встала и подошла к окну. За ним клубился густой туман, едва подсвеченный далёкими огнями соседних домов, похожими на размазанные точки акварели на влажной бумаге. Поверхность озера была абсолютно неподвижна, гладкая и тяжёлая, будто чёрное зеркало.

Внизу, в плетёной люльке, негромко вздохнул Лео. Я погладила его по щеке кончиком пальца, прислушиваясь к его ровному дыханию. Казалось, будто сам воздух в комнате набирает его ритм.

Снова маяк. «Ууу…» Звук перекатывался по воде, мягко обнимая дом, и исчезал где-то за ним. Я почувствовала дрожь и плотнее завернулась в халат.

Утро оказалось мокрым и серым. Я вышла на кухню, не выспавшаяся и с ощущением лёгкой тошноты. Запах кофе смешивался с металлическим оттенком краски, которой были покрыты стены. Казалось, этот привкус теперь въелся во всё, включая воздух и мои собственные лёгкие.

– Мама приедет через полчаса, – сказал Адам, появляясь на кухне. Он выглядел бодрым и свежим, будто провёл ночь в другом месте.

Я молча кивнула, стараясь скрыть раздражение. Конечно, это его мать. Она имеет полное право приехать. Дом большой, места хватит всем. И всё же я почувствовала, как что-то внутри меня сжимается, словно я вдыхаю воздух, в котором недостаточно кислорода.

Ровно через тридцать минут я увидела её из окна гостиной. Она стояла у нашего крыльца, будто появилась прямо из тумана. Длинный плащ цвета белой глины идеально облегал её хрупкую фигуру. Волосы были убраны в строгий пучок, ни один волосок не выбивался из-под аккуратной чёрной ленты. Она выглядела почти прозрачной на фоне туманной дымки.

Я распахнула дверь и невольно сделала шаг назад. Глаза Ингрид были серо-зелёные, глубокие, будто покрытые тончайшим слоем льда, под которым спокойно и беззвучно движется холодная вода.

– Лина, – произнесла она с улыбкой, которая была дружелюбной и отчуждённой одновременно. – Наконец-то.

Она шагнула ко мне и легко коснулась моих плеч, чуть задержав руки. В её движениях была идеальная выверенность, словно она заранее знала, как именно я стою и где буду стоять в следующий момент.

– Ингрид, – ответила я, с трудом выдавливая улыбку. – Приятно познакомиться лично.

– Ты чудесно выглядишь, – произнесла она, и в голосе была странная, ненавязчивая интонация, словно каждое слово аккуратно взвешивалось на весах. – Хотя, наверное, устала?

– Немного, – призналась я, стараясь удержать её взгляд.

Адам появился за моей спиной и мгновенно преобразился. Теперь он был словно другой человек – мягкий, улыбающийся, какой-то внезапно юный.

– Мама, как добралась?

Он нежно обнял её, а я почувствовала себя лишней, будто в их семейном круге образовалась невидимая граница, через которую мне нельзя переступить.

Ингрид вошла в дом, аккуратно, почти неслышно ступая по паркету, словно боялась нарушить тишину, которую, казалось, сама принесла с собой. Её багаж – небольшой, идеально ровный чемодан цвета слоновой кости – оказался в центре гостиной, абсолютно прямой и параллельный стенам.

Я невольно отметила эту деталь: всё, что касалось Ингрид, было идеально выверено, как по линейке.

За завтраком она сидела напротив нас, глядя на Адама с едва заметной улыбкой. На столе стоял кофе, горячий, но я вдруг зачем-то начала представлять, как он стремительно остывает только из-за одного её присутствия.

– Лео прекрасно выглядит, – сказала Ингрид и слегка наклонилась к люльке. Она провела ладонью по его лбу и запястью, будто проверяя температуру и пульс одновременно.

– Спасибо, – ответила я напряжённо и взяла сына на руки, невольно отгораживаясь от её взгляда.

– Я привезла тебе кое-что, – сказала она, обращаясь ко мне. – Травяной настой, который очень помогает успокоить нервы.

– У меня всё в порядке с нервами, – ответила я чуть резче, чем планировала, и тут же пожалела об этом.

Ингрид мягко улыбнулась, совершенно не задетая моим тоном:

– Конечно. Но иногда нам всем нужна помощь, чтобы прийти в себя.

После завтрака Адам отправился в город по делам, и атмосфера в доме внезапно стала тихой и напряжённой, будто воздух превратился в натянутую струну. Я осталась одна с Ингрид.

Я убирала чашки, чувствуя на себе её внимательный, спокойный взгляд. Под её ровным, почти ласковым взглядом я неожиданно успокаиваюсь – будто тонкий плед укрывает плечи и шёпотом обещает тишину, – и в тот же миг внутри вспыхивает раздражение: кожа под глазами начинает зудеть, дыхание ломается на короткие, нелепые вдохи, а под рёбрами шевелится крохотный, холодный ком тревоги, как если бы Ингрид теми же самыми мягкими зрачками вглядывалась не в меня, а сквозь меня, примеряя, подходит ли моя форма к заранее вырезанной ячейке её безупречного порядка.

– Здесь всегда ночью слышно маяк? – неожиданно для самой себя спросила я, стараясь звучать безразлично.

– Конечно, – её глаза чуть сузились. – Озеро всегда поёт тем, кто ещё не привык к его дыханию.

От её слов по моей спине прошла волна мурашек.