Это были привычные слова, сопровождавшие каждый кровавый ритуал с подношением богам после голода, болезней, смертей или неудач. Астрид подозревала, что причиной внеочередного ритуала стала ее сестра, поэтому она закрыла глаза и возымела смелость попросить о ее возвращении.

Олень кричал в последний раз, пока жители, закрыв глаза, думали о своей судьбе. Животное разрывалось от предсмертной агонии, наполняя разум каждого очищающим воплем.

Астрид открыла глаза, ненароком подглядывая за действием жреца. Он вытер окропленное кровью лезвие о шерсть и наклонился к голове оленя, легким движением проводя пальцами по макушке.

– Твоя битва завершена, – еле слышно прошептал он и поднял голову.

Девушка пораженно замерла, осознав, что глядит прямо в пустые глазницы черепа, используемого в качестве маски. Страх сковал тело, не давая отвести взор или склонить голову в осознании собственной ошибки. Однако и жрец не спешил отвернуться или публично пристыдить Астрид. Они смотрели друг на друга бесконечно долго, потому что время замерло, будто озеро от затяжного жестокого мороза. Наконец мужчина жестом указал склониться, а девушка, очнувшись от небытия, повиновалась.

– Это животное убил не нож, – громогласно провозгласил жрец. – Сердце его остановилось до того, как лезвие коснулось кожи, потому что страх ядом растекся по его венам. Я хочу, чтобы вы помнили, что такое может случиться не только с оленем.

Охотники подносили глиняные чаши, которые жрец щедро наполнял стекавшей на землю кровью, затем он зачерпнул отвар из стоявшей рядом миски и передал напиток сидевшим рядом людям.

– Страх и сомнение – главные посланники врагов, борющихся не за земли или пропитание, а за ваши души, – громко говорил жрец, пока люди поочередно испивали отвар. – Вы – стражи, такие же охранники, как наши жнецы, рыскающие по лесам в поисках следов животных и противников. Стойкость и вера – ваши щиты.

Чаша оказалась в руках Астрид, она с сомнением глядела на вое отражение в мутной коричневато-бордовом отваре. Исходящий аромат заполнял легкие запахом отвар, влажной земли и мокрого железа. Девушка закрыла глаза и приложила губы к чашке. Голова становилась тяжелой, а тело невыносимо легким, будто его могло подхватить порывом ветра и унести ввысь, к грузным тучам.

***Астрид сидела на краю обрыва, поджав под себя ноги, словно пытаясь защититься от ледяного ветра, который больно хлестал её по лицу. Внизу бушевал океан, глухим ревом разбиваясь о зубы скалы, разинувшей свою пасть в бесконечном голоде. Волны поднимались так высоко, что казалось, будто они хотят схватить её, стащить вниз, туда, где бесконечный мрак поглощает всё живое.

Она провела пальцами по замерзшей траве, ощущая её ломкость, будто та готова превратиться в пыль от одного неловкого движения. Этот хрупкий мир под её ногами напоминал о Сане – её смех, её робкие шаги, её способность видеть красоту там, где другие замечали лишь пустоту.

«Сана…»

Имя сестры застряло в горле, как иссохшая колючка. Астрид прикрыла глаза, чувствуя, как жгучие слёзы текут по холодным обветренным щекам. Она не позволяла себе плакать при других, особенно перед матерью, которая теперь лишь молча молилась, будто это могло вернуть Сану или стереть память о ней из мыслей. Но здесь, на краю мира, где ее никто не видит, она могла дать волю горю.

Её дыхание рвалось на короткие, судорожные вдохи. Она прижала пальцы к груди, пытаясь унять боль, но это было бесполезно. Потеря сестры была не просто раной, это была трещина, расколовшая её изнутри. Каждую ночь эта трещина становилась шире, каждый шепот в деревне о том, что Сана могла сама уйти, был словно нож, вонзающийся глубже.