Протокой вышли на большое донское теченье. Погнали на самую средину, торопясь отстать подальше от берегов, чтоб не побили из луков.

Смертный гомон так и висел над ними, не отставая, кружа, изводя жутью.

…только за излукой – Мевлюд на удивленье ловко, хакая, грёб, – шум начал ослабевать. Лишь по воде будто бы тёк тихий гуд.

На ещё заснеженных берегах изредка показывались за камышами конные татары, но стрел не тратили.

…вскоре стал различим плеск воды. С берега раздалось стрекотанье одинокой птицы.

Матрёна смотрела в сторону невидимого уже, но дымящего пожарами Черкасска. Яков не шевелился. Мевлюд безмолвно плакал, не утирая слёз.

…Каюки и струги убегавших растянулись на несколько вёрст.

Одни отставали, другие гнали вперёд.

В рукавах и протоках расходились кто куда считал верней.

За Разиными так и шли Черноярцы; грёб Иван. Он рос длинным, рукастым, очень сильным, но в их каюке было больше людей.

Старуха Черноярца сидела, как чёрная безглазая птица.

…раздался выстрел; следом – крики; свист стрел; снова крики…

Разины пошли рукавом, уходя от засад.

Навстречу им выгребли Минаевы. Молча, как онемевшие, замахали руками, указывая на правый берег, в камыши.

Мевлюд, багровея сразу всем круглым безбородым лицом, закусив верхнюю губу, остервенело погрёб к тому берегу.

… ползком, черпая рукавами воду, братья Разины размяли посреди камыша дорожку и затянули каюк в камыши.

Влекли его всё дальше вглубь, в камышовые заросли, пока не пропали из вида вовсе.

…не слишком далеко раздался вопль и дурная предсмертная сутолока; и крики татарвы:

– Бу ере! Чек! Чек! (Сюда! Тащи! Тащи! – тат.)

…шумная суетня приблизилась.

Иван, сжав топорик, завалился на бок, ожидая…

Оказалось: Ивашка Черноярец с дедом затягивали в камыш свой каюк.

…у молодой их бабы вдруг вскрикнул – сквозь материнскую руку, зажимающую рот его, – младенец.

Дед Ларион хапнул ребёнка из бабьих объятий и тут же сунул, как полено, в стылую воду. Баба рванулась к Лариону, но дед безжалостно сгрёб всё её лицо в другую, раскорячившуюся пауком длань, сминая ей неумолимыми перстами рот, скулы, виски, как глину, другой же рукою продолжая держать младенца под водой.

Баба, теряя сознание, осела.

Спустя недолгое время дед вытащил из воды онемело обвисшую, побелевшую, в красных пятнах, клешню. Сжал-разжал кулак, разгоняя застывшую в жилах руду.

…к ночи вышли на каюке из едва проницаемой серой мари навстречу – нос в нос – казачьему, на стружке, дозору, державшему вёсла на весу, ружья наготове.

Не сумели уже ни напугаться, ни обрадоваться.

Кровь их закиселилась.

Якушка не переставая лязгал зубами.

В лице Матрёны не нашлось бы и кровинки, и губы её как растворились.

К станице Верхние Раздоры, откуда ходил дозор, татарва не пришла.

…в натопленном курене у белёной, набухшей жаром печи плоть их оживала.

Ивану со Степаном поднесли по ковшу крепкого вина.

Сжимали те ковши непослушными ладонями, лили неразличимое на вкус в стылые рты.

Под висками обрывочно застучало. Нехотя поползла красная кисельная жижа сквозь занемелую плоть.

Поднесли в плошке обжаренное, шипящее сало.

Ни пальцы, схватившие его, ни рты ожога не ощутили.

Начали жевать – глаза у братьев стали круглые, слюдяные.

Якушка всё лязгал зубами, и не мог ничего прожевать.

…укутав всех троих шкурами, Матрёна тоже, зажмурившись, выпила.

И, хоть не могла по-прежнему произнести ни слова, будто отрешившись от своего тела, деревянно пошла до хозяйки куреня в сени.

Вернулась, неся в руках сухие порты и рубахи.

Все трое её казаков безропотно разделись донага.

Матрёна развесила на печи насквозь сырые одежды.

Растёрла хлебным вином Якова, зажав его голову под мышку, чтоб не лязгал ртом. За ним – Степана, ставшего, без стыда, столбом пред ней. За ним – Ивана; и тот – дался.