В большом сундуке: барашковая и бархатная шапки, и ещё суконная с серым курпяком, два зипуна – белый и серый, шуба на куньем меху, войлочная епанча, черкесская попона, сермяжные перчатки, зелёные суконные рукавицы, красные штаны, две пары шаровар, три пары кожаных сапог, множество ремней, множество поясов – пояса с бляхами, на тех бляхах всякие птицы выбиты.

В сундуке поменьше – сахарница с бараньей головой, серебряные чаши, чарки, ковши – много.

Широкие липовые лавы. Стол, крытый красным сукном. Белоснежная печь.

…перебрал всё, что помнил, – и без жалости к себе открыл глаза, глядя в плесневелые потолки.

…и разжиться не успел: а дороже той печи и божницы – не знал ничего.

Что, если поразмыслить, в курене том – кроме запаха его. Но когда б хоть лоскуток со дна сундука бросили б ему сейчас – как пёс спал бы с ним.

…с утра за ляхом явились трое стражников.

Степан, опытный людобой, всё о них понял вмиг.

Двое только путали друг друга в спотыкливой суете.

Третий же, в полосатой чалме, был неспешен, огромен, лют. Грудь и брюхо срослись воедино. Раза в четыре тяжелей Степана. Ноздри как у буйвола. В ушах серебряные кольца.

…как увели ляха, серб поспешил к Степану – не терпелось поделиться.

– Гжегож веруе да че га откупити, изобечавао… А све негово имане не вреди толико! (Гжегож верит, что за него выкуп дадут, наобещал… А у него всё имение такой цены не имеет! – срб.) – шептал Стеван, улыбаясь; но не злорадствуя, а со снисхождением.

Так Степан узнал, что шляхтича зовут Гжегожем.

– Нипошто нэче да га пошалю на галию! (Никак не хочет, чтоб его отправили на галеры! – срб.) – добавил, посуровев, Стеван; он и себе не желал подобной участи.

– Ти си трговац? (Ты торговец? – срб.) – спросил Степан; чтоб не оскорбить, произнёс свои слова утвердительно. – Трговао си у Таврийи и доспео овамо? (Торговал в Таврии и угодил сюда? – срб.)

Морщины серба взметнулись к вискам, глядел удивлённо:

– Ай да казак! – сказал он. – Рекли су ти?.. Нису? Нэго како? Погоди си? (Тебе сказали?.. Нет? А как? Ты догадался? – срб.)

Степан неопределённо покачал головой.

– Есте, трговао сам у Кафи (Да, я торговал в Кафе. – срб.), – сказал серб. – Лепо сам трговао. Лепо сам светковао… (Хорошо торговал. Хорошо праздновал… – срб.)

– Омамили те опиятом… (Опоили дурманом… – срб.), – откидываясь на сено, продолжил Степан, глядя в потолки. – Продали те багателно Азовцима. Овде си им ти, као и Лях, обечавао брда и долинэ злата кое нэмаш. Нашкрабао си поруку српским трговцима да те избаве. И седиш овде чекаючи чудо. (Продали задёшево азовским людям. Здесь ты, как и лях, насулил горы злата, которых не имеешь. Нацарапал весточку сербским купцам, чтоб вызволили тебя. И сидишь тут, дожидаясь чуда. – срб.)

Серб держал в руках длинную травину.

Дослушав Степана, разорвал её.

…нырнул глубоко-глубоко, и в плотной, лишь сердцебиеньем наполненной тиши, увидел обескураживающее множество недвижимо, как войско, стоящих на дне рыб. Выворачивая, чтоб вернуться на воздух, снова обретая слух и слыша свои движения, разрывающие воду, столкнулся с огромной рыбьей мордой.

Морда та была в дюжину раз больше Степановой головы, а огромное тело уходило во тьму.

Его разорвало страхом изнутри. Он ухитрился закричать под водой, и воздух изошёлся множеством пузырей. Но даже в припадке он успел заметить, как величаво развернулось чудовище и пошло своим водным путём, унося исполинский хвост.

Вынырнул с растаращенными глазами, бешено лупя руками по воде. Его поспешно втянули в каюк, и он долго плевался водой, но Иван не жалел его, а, напротив, изгалялся: