Толстой лёг, но сон не шёл.

С первой минуты граф Толстой не узнал генерала Андрея Ивановича Горчакова-второго. Он его видел в десятом году, когда князь Андрей переживал тяжёлую опалу, был под судом, и ему даже было запрещено находиться в обеих столицах. Сейчас же перед ним предстал уверенный в себе человек, который отдавал чёткие распоряжения перед дальней дорогой. И только внимательно присмотревшись, корнет заметил, что после тяжёлого ранения генерал ещё не совсем оправился и при быстрой ходьбе немного прихрамывает. На лице залегла глубокая морщина, и в серых глазах просматривались такие сила и упорство, что сейчас его никакая болезнь не остановила бы, только смерть!

Рано утром экипаж выехал. Большей частью дорога была в выбоинах и колдобинах, и нередко приходилось с трудом пробираться вперёд. Проезжая Бородино и другие населённые пункты по Старой Смоленской дороге, корнет Толстой видел опустошённую и разорённую землю, заваленную трупами русских и французских солдат и их лошадей. Андрей Иванович, понимая состояние своего молодого адъютанта, всеми силами старался поддержать его и в то же время велел твёрдо смотреть в лицо войны и готовить себя к предстоящим сражениям.

– А разве кампания ещё не закончилась? – простодушно спросил Толстой.

– Не знаю, увидим на месте, – ответил генерал Горчаков. Единственная радость по дороге в Вильно: в Смоленске корнет Толстой вместе с генералом Горчаковым присутствовали при возвращении в кафедральный Успенский собор чудотворного образа Богоматери, который возил с собою преосвященный Ириней, епископ Смоленский и по отслужении перед собором молебна поставил икону на прежнее место.

По дороге Толстой увидел еле-еле бредущего коня без седока. Он каким-то чудом держался на ногах и, шатаясь, подошёл к их экипажу. Видимо, конь голодал несколько суток. Толстой хотел дать ему несколько пучков соломы, но денщик Алексей заметил:

– Николай Ильич, это пустое, он вот-вот падёт. Если хотите сделать благо, то пристрелите его.

– Я не живодёр.

– Вы полагаете, мне не жаль? Очень и очень жаль. Но войдите по дороге в любую хату – и увидите, сколько раненых солдат загибается. – И, сняв ружьё, застрелил коня.

Уже в пути вспомнил граф слова унтер-офицера Павлинова, который любил повторять: «Если не желаешь погибнуть в первом бою, то работай до изнеможения и закаляй тело своё, а не то срубят тебя, как ромашку». Сейчас же сражения не было, но Толстой всеми фибрами ощутил, каково оно, это сражение, и сколько на полях полегло солдат.

Чем короче становился день и длиннее – ночь, тем яснее Николай осознавал, что уже никогда не вернутся те юношеские беззаботные дни. А к ночи при быстрой езде от колючего ветра не укрыться… В письме из Гродно от 28 декабря 1812 года сообщал родителям: «Не бывши ещё ни разу в сражении и не имевши надежды в нём скоро быть, я видел всё то, что вой на имеет ужасное: я видел места, вёрст на десять засеянные телами; вы не можете представить, какое их множество на дороге от Смоленска до местечка Красное, да это ещё ничего, ибо я считаю убитых несравненно счастливее тех пленных и беглых французов, кои находятся в разорённых и пустых местах Польши…» И далее он пишет: «Признаюсь вам, мои милые, что если бы я не держался русской пословицы “Взявшись за гуж, не говори, что не дюж”, я бы, может, оставил военное ремесло; вы, наверное, мне скажете, что я не имею права говорить это, оставив уж всё то, что я всего более на свете люблю; но что же делать, я так же, как и всякий другой, не умел быть доволен своим состоянием. Но что про это говорить? Я всегда любил военную службу и, вошедши в неё, считаю приятною обязанностью исполнять в точности мою должность». Он было хотел написать, что их дом в Москве сгорел, но, решив, что маменьке расстройства и так хватает, передумал.