– Я, Николай, всё понимаю, но вы же знаете, что недавно мы схоронили твоего старшего брата Илью!

– Да он, маменька, заболел и умер дома.

– Поэтому я и волнуюсь за вас, Николя!

– Всё, маменька, будет хорошо!

– Чего хорошего, чего хорошего?! – вновь впадая в истерику, вскрикнула графиня.

– Маменька! Почему вы меня раньше времени хороните? – удивляясь своей твёрдости, громко произнёс Николенька и, покраснев, стремительно выскочил из комнаты.

Увидев разволновавшего сына, графиня, словно очнувшись, прошептала:

– Господи, правда, не я одна. Чего же я беснуюсь?

И, перекрестившись, решила об отъезде сына больше не заикаться.

– Николенька уходит в армию, и мы должны его достойно проводить! – произнёс вернувшийся Илья Андреевич.

– Да-да, – прошептала графиня, и снова слёзы градом потекли по её щекам.

– Ну-ну, Пелагеюшка, успокойся. Сейчас нам с тобой надо проявить особенную выдержку, чтобы наш сын спокойно ехал на поле брани!

– Вы правы, Илья, я постараюсь!

– Вот и славненько! – И граф направился в кабинет отдать распоряжение по подготовке проводов сына.

Через несколько дней в доме графа Толстого в Кривом переулке собрались гости. Разговор шёл о вой не, которую Бонапарте начал против России. Первый тост подняли за новоиспечённого воина, пожелав корнету стать скорее поручиком, а лучше всего – капитаном. Николай Ильич покраснел, вспомнив, как отроком он сидел между генералами Горчаковым и Багратионом, а главное, как тогда он опростоволосился на охоте, упав с лошади. И поэтому сейчас помалкивал, внимательно слушая говорящих.

– Прав был генерал Багратион, желая первым напасть на французов, – с уверенностью произнёс генерал-губернатор Москвы граф Ростопчин.

– И уже бы русская армия была в Париже, – с иронией заметил князь Голицын.

– Нет, Фёдор Васильевич, не в Париже, но и к нам они бы не посмели сунуться! И посмотрите, вой на идёт не первый день, и, как мне известно, пока мы отступаем!

– Правильно! У Бонапартия сколько штыков – не счесть. А у нас и половины того не наберётся, – заметил князь Воейков.

– Вы неправы, господа хорошие. Александр Васильевич Суворов побеждал неприятеля не числом, а умением, – не сдавался Ростопчин.

– Так то Суворов, а где он?

– Его нет, но остались его соратники и ученики!

– Это кто же?

– Как – кто? Генералы Милорадович, Багратион, Горчаков и другие…

– Я слышал, что генерал Андрей Иванович Горчаков был под судом и отстранён императором от командования? – поинтересовался Голицын.

– Всё может быть, но в такое время каждый генерал на счету, и думаю, что он уже в строю, – с уверенностью произнёс граф Ростопчин.

– Однако, друзья, сейчас мне хочется поднять тост. За нового воина, моего любимого сына Николая. Я верю в победу русской армии. И чтобы мой сын с викторией возвратился домой. Ура!

Все встали, троекратно прокричав «Ура!», выпили шампанское и бросили бокалы на пол.

Слухи о войне с французами ходили давно, и рассуждений об этом было немало. Император Александр I ещё в апреле отправил полки, расквартированные в Москве и Петербурге, к западным границам России. А вскоре и сам выехал в Вильно. И большинство знакомых и родных графа Николая находились в армии. И наконец батюшка Илья Андреевич узнал, что Николенька зачислен корнетом в Украинский казачий полк, который находился в Вильно.

«Ему необходимо получить первые навыки владения оружием, тогда можно отправляться в действующую армию», – подумал Илья Андреевич и, вспомнив, что граф генерал-лейтенант Марков формирует полк новобранцев и их обязательно будут обучать, направился к нему. Генерал Марков тепло принял графа Толстого, а тот был рад, что нашёл взаимопонимание, и сразу же отправил к нему в полк своего сына. Узнав об этом, Николай возмутился тем, что батюшка решил задержать его в Москве. Ему было неудобно, что его знакомые уже воюют, а он пока не у дел. На следующее утро генерал Марков, построив полк на плацу, сообщил, что через месяц они будут выступать, а сейчас всем без исключения надо научиться владеть пикой и саблей и отменно сидеть в седле.