Утро только начиналось, когда я вылезла из чердачного окошка на крышу. Тишина. Детские звонкие крики на улице. «Вот неугомонные дети, уже не спят!» – подумалось мне. Начинало пригревать солнце, под его лучами на крыше растянулся наш кот.

Было немного грустно. Всё! Я посмотрела на часы: время! Мягко урча моторами, из-за деревьев вынырнул небольшой Ан-24.

Я вскочила и отчаянно замахала руками. Несколько секунд – и он, сверкнув на солнце, стал уменьшаться. Вот уже, наверное, над морем летит. Всё, пропал…

И вновь ощущение, что я обидела Сашку, сдавило грудь. Вот и всё…

Вот и всё, что азбукой Морзе настучал мне сердитый дождь. Хотя нет. Сашка прислал ещё одно письмо, последнее. Я даже не прочитала его целиком ни разу. Глаза выхватили главное: «Прощай, ты издеваешься надо мной». Письмо это тоже лежит между старыми тетрадками. Но вину свою туда не запрячешь.

Странное и необъяснимое это чувство – чужая любовь. Ведь я не была бездушным жестоким человеком. Понимала, что он страдает. Но если в сердце нет ответного плеска – невозможно заставить любить.

Мое время любить ещё не пришло. Обожание и покорность… Он ещё не знал, что этого слишком мало, чтобы стать любимым. Не зря французы вывели формулу: женщины любят ушами.

Увы, говорить красиво Сашка не умел. Он был умным (я это знала!) и всё же отчаянно стеснялся высказаться в ответ на мои пространные рассуждения, боясь, я подозреваю, моей насмешки.

Могли ли мы остаться друзьями? Наверное…

Но мы оба были слишком юны, чтобы на этом настоять. И оба слишком горды, чтобы поговорить об этом.

Волны времени разметали нас по разным сторонам бытия. Всё у нас потом в жизни сложилось. Отдельно у каждого.

И детство вспоминается со снисходительной улыбкой. А вот надо же – почему-то мне, взрослой тёте, сейчас так важно узнать: хранит ли Сашка обиду на меня или отпустил её из своего доброго сердца.

Часть 1

В восьмидесятые-девяностые это неказистое сооружение называлось – ларёк. Обычное дощатое строение под плоской шиферной крышей, с мутным стеклянным окном на фасаде.

Под окном была узкая длинная полка, куда можно утвердить локти и, нагнув голову, почти засунуть её в окошко, что и делали некоторые бойкие посетители.

В разное время в ларьке принимали стеклотару, продавали пиво, делали ключи и точили ножницы. Вокруг ошивались люди «дна» – нетрезвые, помятые, пребывающие в океанском приливе алкогольной «нирваны». Либо в злобно-агрессивном отливе похмелья.

Жизнь в южном городке шла по своим законам. Круглосуточные радости курортного сезона сменялись пустотой и скукой межсезонья. Но здесь, на отдельно взятом пятачке, всегда был свой микроклимат, своё измерение, своя жизнь.

Располагался ларёк между задним двором продуктового магазина, на целомудренном расстоянии от мусорных баков и стеной какой-то конторы, прикрывшейся от этого безобразия кустами акации и парой пальм. Около ларька сохранилась даже пара метров выжженного солнцем газона…

А потом всё опустело. Место не проходное. Изредка для сокращения пути местные, зажав нос, пробегали мимо. А отдыхающие и вовсе не заглядывали в «пахучий» переулочек.

Но в далёкие годы пришлось мне, студентке училища, там побывать. Растратив все сбережения, мы с подружкой призадумались о том, как поправить материальное положение. Пользоваться бесконечно добротой бабушки не хотелось.

Вспомнили о любви народа к романтическому распитию в парках горячительных напитков. Дождались вечера, взяли сумки…

Фиолетовый занавес ночи сочувственно скрывал две стеснительные девчачьи фигурки. Наша экскурсия называлась «В поисках стеклотары» и проходила по паркам и скверам города. Но не в романтичном свете желтых фонарей, где бродили в обнимку парочки, а по сомнительным и опасным территориям за скамейками и кустами. Матерчатые сумки быстро наполнились матово блестящими ёмкостями «ноль пять» и «ноль семь».