Да, он не имел коричневого пояса каратэ, не играл на гитаре, не совершал смелых поступков и даже не читал «Маленького принца»…

Зато часто попадал в смешные и даже комические ситуации, которые все сразу же замечали. То у него портфель украли, то он из-за близорукости смешно спотыкался, а однажды чуть не был побит оравой пацанов из соседних с моим домов.

Я дружила с ребятишками и была заводилой во многих играх, поэтому они ревностно отнеслись к его притязаниям на мою территорию. Предлагали:

– Свет, хочешь, мы его… того…?

Но я запретила.

Конечно, в глубине души мне вначале было приятно его внимание. Но чего я тогда не выносила – это постоянства. Каждый день у меня – новые идеи, новые дела. А Сашка ходил за мной в библиотеку (он всё-таки прочитал «Маленького принца»). Зажмурившись, он отважно нырял за мной с высокого волнореза и даже записался, по моему примеру, в театральный кружок.

А потом…

Часть 2

А потом мы разъехались. После восьмого класса я поступила в училище под Москвой, а он – в училище под Ростовом.

Я хотела стать художником, он – водить поезда. Он писал мне часто. Я, несмотря на кучу новых впечатлений, отвечала. Просто так, без задних мыслей, потому что на расстоянии он был безопасен. Отвечала беззаботно, легко.

Время шло. Взрослея, я стала чуть больше понимать, не бежать вперёд, хватая душой и глазами всё новое, а уже иногда думать о жизни и людях более внимательно.

И моё совестливое сердце, бывало, сжималось, когда в ответ на его мучительные, нежные строки я опускала в почтовый ящик очередную беззаботную, бодренькую отписку.

Как жаль, что мы не смогли стать просто друзьями, и между нами всегда стояла неловкость наших фраз, мой натянутый смех и упрямое Сашкино молчание.

Вслед за письмами он приехал сам, нагрянул неожиданно в нашу тесную общежитскую комнату. Мне было слишком хорошо с новыми друзьями, чтобы обрадоваться его приезду. Но всё равно целый день я водила Сашку по Загорску, нашла его всё таким же молчаливым, как в школе, а вечером провожала обратно.

У поезда он крепко сжал мне руку, заглянул в глаза, как глядят в глубокий колодец, пытаясь разглядеть, что внизу, разжал ладонь, словно притягиваясь моим взглядом, медленно наклонился и тепло шепнул в переносицу:

– И… это всё?

– Всё! До свидания, Сашка! – и я отступила назад.

А потом, когда возвращалась в холодной полупустой электричке, стало вдруг горько и, может, тогда впервые Сашкина боль коснулась меня, и проснулось чувство вины.

Но 16 – возраст оптимизма, и я быстро забыла в суете, радостях, огорчениях студенческой свободной жизни даже и то, что он приезжал. Некогда было помнить.

Лекции, просмотры, походы, поездки в Москву – Боже, как здорово, что всё это было! А Сашкины письма стали приходить реже, не такие пылкие, всё больше об учёбе, но такие же нежные.

Я почему-то не могла читать их, как мамины или братишкины, на переменках или во время комсомольских собраний. Только наедине, когда бродила по окрестным холмам, и только один раз, а потом прятала далеко меж старых тетрадок.

На летние каникулы приехала домой, и на следующий день во двор уже заходил Сашка. Его каникулы начались раньше, и через неделю он должен был уезжать. Он загорел, вырос, но для меня опять же – не изменился.

Изменилась я. Уже не злилась на него, не была резкой, но… словно изучала его чувство и смеялась с жестокостью не любившей ни разу души.

В каком-то рассказе, по-моему, Куприн заметил: «У девочек тоже женские сердца». Держи он себя чуть развязней или грубее – всё, я не стала бы с ним и разговаривать. Независимость по-прежнему была моим принципом.