– Как тебя зовут? – спросил он и накинул на нее свой шарф, и курточку, найденную в ворохе одежды возле шкафа, безрадостно сознавая, что спешить уже нельзя.

– Мари, – ответила она смело, и уже раскачивала ножками. Резкая перемена в настроении девочки озадачила, как дурной сон. Он даже запустил ладонь в свою шевелюру и потрепал ее как чужую. Смеясь, и она протянула ручонку к цвета мокрой соломы волосам.

– Тебе нельзя выходить в коридор! Где мама, Мари?

В ответ опущенная голова и слабый жест к окнам – получилось в сторону моря:

– Сказала, что придет. Я девочка умная…

– А это кто? Папа?

Она на глазах раскисала, качая головой. Пьяный между тем подавал все более громкие звуки полного удовлетворения своим положением на удобном диване. И Снайпер не стал мучить ребенка вопросами. Одним движением взял за ворот модной кожаной куртки, за ремень и понес тушу в коридор… " Алекс, мы… куда едем?.. Подожди, у меня здесь дела! Надо проследить…"

В коридоре человек был жестко опущен на кучу хлама, где сразу стал ворочаться, приходя в себя. Снайпер плотно закрыл за собой дверь и предложил ребенку попить чаю с печеньем. Боясь, что она простыла, он быстро переодел ее, найдя в шкафу много детской одежды. Сколько нужно плакать, чтобы образовалось это море на груди ребенка? Час? Два? И сколько из них на холоде? Вот тебе и краешек земли русской! И Снайпер чуть не выругался. А сам тем временем нашел электрический чайник, в ведре остатки воды, вскрыл свою пузатую сумку, достал печенье, шоколад – запасы морских «шишек» катерника-ракетчика…

К большой радости девочка без всяких понуканий поела и выпила чай, повеселела. А он прислушивался к звукам из коридора – мычанию, бурчанию, а потом что-то загремело, и стукнула входная дверь. Снайпер выглянул в окно: пьяный двигался к калитке довольно бодро, видимо, оценив обстановку шестым чувством.

– А где твой папа, Мари? – спросил он, запихивая назад вещи в свою необъятную сумку-баул. Он даже подсел к девочке, подчеркивая, как важен для него этот вопрос. А она просияла и вскрикнула:

– Папа! – и вдруг вытянула вперед фуражку, которую опять держала у груди, посмотрела на нее, а потом прижала так, что головка ее сотряслась.

Офицер, оттолкнув сумку-мешок, бросился к ребенку, взял за руки.

– Мари, я понял, твой папа моряк, а море такое большое, к дому нужно плыть долго, очень долго…

Она замерла, будто увидела что-то за его спиной, и он понял, что попал в точку, и улыбался, как можно более спокойно и уверенно, погладил ребенка по голове, по жестким давно нечесаным волосам.

– Твой отец моряк, и я – моряк, а ты – Мари! Видишь, как все складно. И не надо плакать. Мама скоро придет, я тебе обещаю!

Он говорил, а сам понимал, что попал в нелегкую ситуацию: оставить ребенка одного нельзя, и ждать нельзя, а, может быть, и некого. Он внимательнее осмотрелся в комнате. Она была обставлена со вкусом: еще не старая мебель, ковровые накидки, два ковра – один из них был виден в спальне – все было подобрано по цвету и производило впечатление былого уюта, особенно, видимо, вечером при слабом освещении, когда не разглядеть грязи и неряшества, подтеков на обоях и дорогих оконных занавесях…

Девочка, между тем, сама сползла со стула и, не выпуская фуражку из рук, очень тихая и важная, стала что-то искать. Снайпер наблюдал за ней, боясь спугнуть покой с лица ребенка. А потом все-таки спросил:

– Мари, а кто живет рядом с вами?

Она мимоходом ответила слабым голосом:

– Тетя… Тетя Лола… Она меня не любит.

Снайпер встал и пошел к двери:

– Я схожу к ней, Мари. Ты умная девочка, тебе же одной интересно? Ты умеешь слушать море? Сейчас мы узнаем, далеко ли твоя мама…