Он обернулся на Восток, туда, где за опадавшей круто сопкой приоткрылся ускользающий вид сокровенного соединения Неба, Моря и Земли… Попутный ветер толкал в спину, рвал фуражку с головы, но теперь, она словно срослась с головой.

Вскоре показался и ближний берег бухты, а с моря ее ограждали скалы-останцы: они как воины, чередой уходящие вглубь, с одинаковой отвагой встречали сердитые волны океана и укрощали их, пропуская к берегу уже ласковыми, поющими. Сверху хорошо виден весь фронт вечной битвы – сплошная белая бурливая полоса со стороны океана, а сразу за скалами, спокойные валы, они светились чистотой и величием от пережитого испытания и радости, что прорвались. Останцы, выходя к берегу, превращались в обрывистый полуостров, который соединялся с материком узкой и длинной полоской суши, похожей на насыпную дамбу. По ней бежала к темнеющему полуострову лента шоссе, оживляя его мрачность и загадочность, идущую от белых зданий, торчащих, как кости, на теле полуострова.

На рейде – теснота! Снайпер приостановился, вглядываясь в очертания морских бродяг, покорно пережидающих штормовое предупреждение в предбаннике большого порта.

…Вдоль дороги слева показались дома-бараки, старые, низкие, но имеющие благообразный вид, что стоило хозяевам, очевидно, немалых стараний. И только последний из них выглядел брошенным и запустелым. Снайпер уже почти бежал под уклон оседлав волну муссона, а память автоматически фиксировала, что справа начался высокий кустарник, и показались деревья повыше… Не остановил бы его и детский плач, отдаленный и приглушенный, если бы очередной порыв ветра не открыл дверь в последнем бараке… И он увидел странную картину. Прямо за дверью стояла девчушка, совсем маленькая, легко одетая. Ветер играл дверью точно занавесом – то открывая, то закрывая, а девочка стояла, как на сцене, не шевелясь, и плакала так, будто выполняла чей-то урок или задание.

Снайпер остановился, как конь на полном скаку, и успел ухватиться за фуражку, вновь пожелавшую его обогнать. Но ветер притих на несколько секунд, дверь притворилась, и плач будто стих. Померещилось? Офицер двинулся к дому, почему-то осторожно, с раздумьем. Вблизи барак выглядел обветшалым строением… Может быть, он помнит первопроходцев? И калитка была открыта настежь и, похоже, давно не закрывалась, вросла в грязь. Двор имел еще более печальный вид. Остатки палисада, пустая собачья конура и куча консервных банок возле нее… Когда дверь приоткрылась вновь, девочка стояла все на том же месте, в лице ее ничего не поменялось…

Предчувствуя недоброе, офицер быстро подошел к ней: вся верхняя часть кофточки малышки промокла от слез. Он скользнул взглядом по окнам: вторая часть барака, очевидно, была не жилой, а на окнах первой половины висели полупрозрачные занавески, но никакого шевеления за ними он не заметил.

Войдя в коридор и подняв девочку на руки, Снайпер прислушался. Кроме всхлипов девочки под ухом, он услышал в комнате какие-то звуки и сразу распахнул дверь. В первой комнате на диване лежал лицом вниз крупный мужчина, хорошо одетый, нестарый, и сладко посапывал. Девочка на руках Снайпера стала мелко дрожать. Он быстро осмотрел две другие комнаты – больше в доме никого не было, а первая комната была и самая теплая, хотя кирпичная плита находилась в кухоньке рядом. Посадив девочку у теплых кирпичей, он склонился над ней, содрал с себя фуражку, оставившую одну красную линию на лбу, и протянул девочке. И произошло чудо. Некрасивое лицо с красными остренькими глазками и гримасой равнодушия мгновенно преобразилось. Она заулыбалась, слезы просохли – это было совсем другое личико! Она обеими руками схватила фуражку, прижала к себе до дрожи.