– Дурачки-то дурачки, а все-таки не в Японию же полетали – хотя до нее не дальше, а? – и в голосе НШ все услышали непривычный для него азарт.

– А что было в ящиках, Степаныч? – вежливо спросил Мамонтов.

– Каких? А-а… Мороженное! С него все и началось. Это потом мичман додумался подкупить картошки, капусты, лука – а то бы вертолет погнали с двумя ящиками мороженного – для детишек.

В каюте опять зависла тишина, в которой слышны были отдаленные шумы мощных двигателей – к кораблю направлялись буксиры.

– Вот вам «не хлебом единым»… Затаскали особисты, граница-то вправду рядом. А один штабист, спесивый, позволил себе издевательский тон… Какими, мол, идиотами надо быть и прочее. А тот ему как ствол ко лбу: «А у нас дети с грудного возраста служат? Тогда выдавайте им детское довольствие – и мороженное по праздникам!» Адмирал, конечно, в начальственный крик, в ответ уставился злыми глазами, губами шевелит, будто плюнуть хочет… Каратист, смелый. Но как он выплыл? Кто его вытащил? Хотя уже тогда его знали как очень хорошего специалиста…

– Командир таких коллекционирует, – едко заметил НШ. – Это же он, ракетчик?

– Да. Шевелев Петр Кимович, прошу любить и жаловать…

– Какие разные в экипаже люди подбираются. Искры полетят при соприкосновении!

По телевизору бежали картинки очередного выпуска новостей. Рев самолетов, бодрый голос диктора, иностранный говор ворвались в каюту. На несколько мгновений их заглушила сирена с подошедшего буксира, в иллюминаторах заиграли отблески мощных прожекторов. Командир встал, и, попросив разрешения, направился к выходу. НШ заворожено смотрел на экран.

– Что ты об этом думаешь, капитан? – спросил он, не отрывая взгляда от экрана.

Капитан Озерцов не ожидал вопроса, наблюдая с детским любопытством демонстрацию невиданной силы и ответил коротко:

– Мне Иванушка-дурачок ближе. За ним хоть что-то есть, кроме физической дури…

Стармор и Мамонтов вышли вместе.

– Сегодня что-то все об одном говорят, – посетовал особист, пристраиваясь за капразом. Но тот, не приостанавливаясь, направлялся в свою каюту.

– Так ведь какой день сегодня, молодой человек? Канун Рождества Христова. Поневоле задумаешься… Видел, как заря погорела? Страсти небывалые… Как там в кубриках?

– Война. Может, в походе выдует блажь.

– Охо-хо… Молодым и пень – тень, старикам – напоминание…

Они разминулись у трапа. Капраз двинулся в нос, а контрразведчик в корму, в свою маленькую, но уютную норку, великолепно оборудованную для отдыха и для работы.

Буксиры, словно перекачанные крутые вышибалы, взяли корабль под бока и вывели чужака к острову и дальше – почти на внешний рейд. Там и бросили на растерзание сатанеющему ветру и его верным слугам – волнам, тяжелым, как многотонные кувалды.

Частые удары о борт, невозможные в бухте, первое, что потревожило сон Лейтенанта. Потом скрежет якорь-цепи… А потом уже команда «Произвести малую приборку», едва слышная в динамике, подняла его, так как была верным предвестником близкого ужина.

Едва он умылся, как в дверь ввалился, опередив приборщика, старший лейтенант Шульцев, корабельный балагур, пухлощекий с круглыми глазами на выкате.

– Коль, выручай! Приболел – подмени на «собаку»… Температура 38!

Сначала Лейтенант подумал, что его разыгрывают. Он схватил за плечо борзого и подтолкнул к зеркалу:

– Смотри! Ты больной? Тогда я – кто?

И зеркало отразило контраст двух лиц – краснощекого и исхудало-бледного. И все же последний успел почувствовать, что Шульцев не лукавит, температура у него была.

– Кнехтов не хотят ставить, погода свежая… Не идти же мне к командиру БЧ-7…