– Ладно. Но! – Лейтенант снова взял за плечо нежданного просителя. – У тебя остался один зачет…

– Я понял. Две недели… Даешь?

– Лично мне для начала! А на сборе будешь?

– Хотелось бы, а потом пойду лечиться, и завтра буду как огурчик.

Направляясь в кают-компанию, Лейтенант на несколько минут вышел на верхнюю палубу. Дальневосточная ночь с ее простором во все стороны и особой пронзительностью пространства вступала в свои права. Ее холодное дыхание не понравилось ему, и он быстро ушел в теплый коридор.

…От супа Лейтенант отказался, съел каши с кусочками мяса и обильной подливой, выпил нечто напоминавшее компот, но изжевал четыре куска великолепного белого хлеба – корабельной выпечки. И успел сделать вывод, что настроение у офицеров кислое. И только командир БЧ-2, неподвижный как утес Михалыч, хранил невозмутимость и с важностью необыкновенной показал Лейтенанту ладонь с растопыренными пальцами, потом быстро сжал их в кулак – знак «Малого Собора».

Тупо посмотрев несколько минут на экран большого телевизора, излучавшего умело смонтированное веселье, Лейтенант понял, что с удовольствием думает о предстоящей встрече «соборян» у Михалыча. Душа ищет искренности… Лейтенант не мог себе врать – ему хотелось снова убедиться, что искренность отношений возможна и в большом коллективе. Влекла, как в первый раз, уверенность, что и другим нужен дуэт прямоты с честностью. Уже года два висела в каюте у Михалыча на видном месте чудная картина моря и гор, сияющих льдом и снегом, с крупной надписью: «Весь мир на ладони, ты счастлив и нем…». Она, как камертон, не давала уклоняться… «Путешествие» в очищенную от бредней и вранья реальность соединяло людей крепче клятвы, – некой надеждой на самореализацию.

Возможно, Мамонтов предполагал за этими "сборами-соборами» умелую организаторскую руку… Лейтенант его не раз осаживал: самый умелый организатор – Христос, открывший в человеке очень уязвимую душу, но которая может быть бессмертной.

Нет, «соборы» сложились стихийно… Конечно, они не были религиозными собраниями – церковные догматы были мертвы для моряков как миражи былых надежд. Но! Слово Божье – теория прямого действия. И религия – великое учение социального бытия, в нем трудно отделить теорию от практики. И как оно разминулось с социализмом, имеющим те же идеалы, по недомыслию или злому умыслу – так и осталось загадкой. Отсюда настороженность моряков к золоту куполов и блеску социальных теорий.

В каюте Михалыча реальностью становилось то, что в «реальной» жизни имело мало места – чистый интерес к сущему, которому есть дело до твоего бытия. Аксиома – служебные дрязги, карьерные игры хоронят понятие долга. Эфемерные отражения реальнее реальности… Состязания тщеславий, козни самолюбий, оправдания слабостей, путем словоблудия – оставляли у комингса как грязную обувь…

Командир БЧ-2, приютивший «сборы» и ставший их «распорядителем», не без тонкости, которой от него не ожидали, подметил: «Мы взяли высокую ноту… В буднях сглатываем, а тут держать! Рядом горы, море – на их фоне нельзя ни мычать, ни рычать, ни объяснять любовью соловья к розе и лету».

Общество офицеров (бывали тут и мичмана) сразу делилось, как правило, на две части: одни устраивались поближе к маленькому телевизору, цветному, в дальнем уголке каюты, другие теснились поближе к столу хозяина, где играли в шахматы, шашки или пили кофе. Все переборки каюты были задрапированы светло-коричневой тканью, и такого же цвета были занавески на иллюминаторах, накидки на креслах и даже баночках. Здесь редко повышали голос – подстраивались к покою и суровому порядку, царившему в каюте.