– Старпом! Разберитесь. И… дайте приготовление по обычному графику, – распорядился командир.

Со старпомом вышли и ракетчики, и когда за ними закрылась дверь, НШ вдруг вспомнил:

– Не та ли это группа, о которой нас предупреждали в нашей базе?..

Проводив, а по сути выпроводив «абвера», Лейтенант снова упал в койку: отдохнуть – приказ командира. Но знал, уснуть не получится, пока не додумает, соединит и свяжет. Он чувствовал пробоину ниже ватерлинии, напор чего-то нового, неопределенного… Как перед резким поворотом судьбы человек, хотя бы на доли мгновения, но замирает перед неизбежностью, так в нем вдруг остановилось разом все решенное и нерешенное, додуманное и лишь мелькнувшее в мечтах… Все томилось в одном таинственном котле, и надо поддержать огонь, чтобы не забыть и не потерять ни одного из возможных вариантов реальности. Он знал, что внутренний мир сильнее напора в пробоине и расставит все по своим местам, потому что в нем не было эгоизма.

Он вспомнил, как раньше никогда не мог уснуть перед вахтой, он собирал себя как перед смертью или высшим судом. В одном из его первых караулов на срочной службе застрелился на посту самый молодой и молчаливый боец в их отличной роте. В сотне метрах от поста бурно расцветала весна, и пары строем шли на «остров любви», где травы и листва манили на великую "арену жизни", которой они не знали, и даже поругание принимали за любовь. Для роты он навечно остался сидеть на ступеньках вышки – живой будто, только слегка откинувшись назад и прислонившись к перилам, а на лице застыло изумление. «Погиб из-за неосторожного обращения с оружием». Что предвиделось юному Часовому? Какими войнами заканчиваются игры с любовью? И от всех нас он подал протест прямо на Небо.

Лейтенант вернулся за стол, как фельдмаршал перед картой генерального сражения. Очередная схватка с обстоятельствами, не прощающими никаких слабостей и власти прошлого и будущего над мыслями… И начиналась битва! Справа лежал альбом для рисунков, прямо перед ним – пропитанная солью сильно размытая «Книга Моря», действительно найденная им на эсминце «Вихревой». Слева, под стеклом, несколько цветных фотографий парусников, великолепных, как чудо-птицы, а из-под них выглядывали глаза девушки, которая перестала ему писать год назад. В дальнем углу лежал плоский магнитофон, всегда заряженный любимыми песнями. Рука привычно потянулась к нему, и в каюту шквалом ворвался непричесанный голос: «Но парус! Порвали парус!!..»

О чем он думал? Не о рисовании же, когда левая кисть легким движением распахнула альбом, а правая выбрала карандаш… Еще мгновение, и – бумага ожила! Фигурки птиц, рыб, зверушек… Едва обозначенные легкими линиями, но общими у них были глаза, вернее выражение глаз. Так смотрит на мир младенец, которому суждено только взглянуть и запомнить. Запомнить! Для чего? Для кого? А тела получаются искореженными, разорванными…

«Петли дверные кому-то скрипят, кому-то поют – кто вы такие, вас здесь не ждут!» Враг тянется к горлу и не пускает за дверь! Как нужны снаряды, когда их нет… Надо быстрее – но парус, что с парусом?! Порвали… Кто? Зачем? О чем он поет? Об этом думал карандаш, кромсая тела, и возвращался к глазам, поправляя что-то невидимое, делая все более говорящими. Присмотритесь и прислушайтесь, все вопиет о несовпадении внутреннего мира и мира внешнего, того, что рождено для вечности, и того, что поклоняется мигу… Что реально? Чем жить человеку? Что-то вечное пытается вырваться из нас как из плена, но… Парус порван, нет и Воды для парусника, и ветер опасен одинокой свече… На листе вдруг мелькнула под карандашом караульная вышка и забытый под первой ступенькой рожок АКМа. В стволе был один патрон, и его хватило… Все, что осталось от юного часового. Защитил свой мир?