– А я, Иваныч, командира поддерживаю. Что значит – «управляемый экипаж»? Добиться четкого выполнения пяти-шести команд, имитации борьбы за живучесть, безупречного проворачивания оружия и техники?.. Знакомо! Но это не «управляемый экипаж» – будем откровенны, мы это знаем. Управлять… править… Изначальный смысл слова подзабыт, и мы теперь хотим только болванчиками двигать. А ведь «править» – это…

НШ вернулся к своему столу, а старый каперанг запнулся и помогал себе движением правой кисти, будто наматывая тонкую нить мысли.

– Это… Взвешивание… Чтобы каждый соответствовал призванию моряка всегда, а не только по команде! Внешнее соответствовало внутреннему! По смыслу правят дело, а потом и людей…

– Чудные вещи ты говоришь, Степаныч, – и НШ уселся так, будто собирался долго слушать ветерана флота. – Давай дыбу соорудим вместо карцера и будем всех время от времени править – от матроса до… старпома на предмет преданности делу. Морю нужен дока-моряк!

– Да, но приходит это позже… Молодежь – в тесных отсеках не проведешь. Чем жив экипаж – они угадывают безошибочно! Для них это даже не знание, а сам воздух. Точно улавливают они: готовность к бою действительно Смысл трудов флотской братии, и тогда нужны специалисты, или вокруг враждебная среда, и нужно бороться за личное выживание.

НШ не пытался возражать, поняв, что разговор вышел на другой уровень, и говорить о следствии нелепо, коли обнажилась сама причина, и она кровоточит. А Степаныч волновался, и было видно, что он хочет быть убедительным – уж если заговорили о причинах бед моряков.

– Я могу сказать еще прямее и страшнее: само слово «долг» матросу, может, и непонятно уже! Отпустили ему этот долг, отдав его воле волн – в виде начальника-карьериста, а по-русски прохиндея. Есть такие! и вороватые политработники смотрятся среди них особенно! Как стать боевым номером? – и Степаныч повернулся к Мамонтову, видимо, давно приметив, как пристально следит тот за разговором. – Скажи, горящий глаз, какая самая большая опасность подстерегает на службе молодых? А то мы, старые, уже забыли…

И стармор с откровенным азартом впился в старлея колючим взглядом. Но особист совсем не растерялся, а будто ждал такого поворота в разговоре, вспыхнул, как порох, неожиданно для самого себя:

– Конечно, разочарование! Разочаровался вчерашний пацан, можете его вымуштровать до блеска, а моряком он не станет никогда. С любовью к морю рождаются все, но моряков мало… Ими становятся те, кто сопротивляется… прохиндеям ломать крылья.

НШ удивленно посмотрел на старлея и вполголоса проговорил: «Ну что за день, что за день… Сплошные терзания». Старик, как вещий колдун ткнул рукой вниз, в палубу:

– Нам проще замыкать суть службы, прикрасить. А там внизу… Там болеют, ох, как болеют за него.

Голос старпома в динамике ворвался шквалом:

– Товарищ начальник штаба! Через десять минут изделия будут на штатном месте. Я предлагаю начать приготовление, чтобы не задерживаться…

– Не надо, старпом! – быстро ответил НШ. – Дайте им спокойно закончить – до последнего мазка. Только после доклада командира БЧ-2! Передайте командиру, если он еще у вас.

– Есть!

– Ну вот, – повеселел начальник штаба, потирая руки. – Ужинать будем на рейде. А может быть дадут «добро» двигаться в бухту Адонис, а? Я знаю, – и Александр Иванович, как мальчишка, заговорщицки наклонился в сторону Ляшенко и тихо, как о большой тайне, сообщил, – там стоит мой крейсер, старый утюг, на котором я старпомил почти шесть лет.

И он тихонько засмеялся, иронично, видимо, над тем, с какой нежностью было сказано им: «старый утюг».