Пришедший крепкого телосложения старик зачем-то первым делом провёл пальцем по бинтам, будто проверял их подлинность, и кивнул Сафи – подлинные.

Сафико широко улыбнулась и отошла в сторону, заняв место на жёстком стуле у стенки, который завёлся здесь благодаря её стараниям.

– Э-э, – мужчина крякнул, восстанавливая голос, – прошу прощения за вынужденную задержку с обучением… пришлось возить пациента к магам.

Старик передёрнулся как от резкого порыва холода. Оказалось, он врач.

– Что с ним? – вежливо спросила Полина.

– Тяжёлая застарелая травма, – чуть удивился, но всё же ответил Захар.

– Ему помогут?

– Нет, отказались, – сознался Захар.

Старец опустил глаза. Вспоминать в очередной раз об отказе было всё так же остро неприятно, как и впервые.

Сафико вздохнула, и Захара прорвало горячей, горькой речью:

– Чего стоило уговорить Остапа, усадить на коляску… чего стоило перевезти его в Эскамерун, к порогу медицинского кабинета… чего ему стоила эта поездка… и что в итоге?! На обратном пути я не мог ему в глаза смотреть!

– Это очень тяжело, – согласилась Сафико обычным ровным тоном, которым жалела Полину. Этот тон позволял осознать сочувствие, но не располагал плакать.

– Остап – самый сложный пациент в практике Захара, – пояснила Сафико для Полины.

Захар сел на край кровати, свесив руки с колен, и утомлённо уставил глаза куда-то в пол.

– Ну были у меня неудачи, – буркнул Захар честно, – за каждым врачом кладбище… Водная медицина не отличается радикальностью, но были те, кому лечение не помогло, кто умер… Остап выжил, но у него каждый новый прожитый день основание для упрёка. Жизнь для него настолько тягостна, что в его обществе вообще мало кому хочется жить…

Врач произнёс это без намёка на улыбку.

– До травмы будущее Остапа представлялось ярко, его столько ждало – и всякий, кто был знаком с ним, не забывал упомянуть о перспективах, выразить восхищение… и после такого единственной перспективой вдруг остаётся малоподвижное выживание… возможно, не будь всех этих растревоженных ожиданий, он бы оправился… Наверное, – Захар поднял загорелое лицо на окно, – есть в его состоянии часть моей вины. Он целый год не пускал к себе никого, не хотел видеть жалости, я, дурак, подумал, что это проявление внутренней силы, что он учится жить по-новому. А он озлобился – на судьбу свою, на тех, кто пытался поддержать… И переиначивать его уже было поздно.

– Ты прости, – переключился врач на Полину, – тебе самой не легче…

Испытывая жалость к инвалиду, девчонка позабыла обстоятельство, что едва может шевелить ступнями и кистями рук. Взгляд соскользнул на памятное место прокола в правом запястье – что-то тонкое, как прут, прокололо его насквозь, как шампур шашлык, о чём осталось напоминание в виде круглого следа на внешней и внутренней сторонах руки. И обрубок-обломок безымянного пальца, конечно.

Полина нервно облизнула губы.

Захар не дал задуматься над последней репликой. Под грудь ей был установлен планшет в рамке, подстелен квадратный белый лист. Захар достал пузырёк с чернилами и уронил в середину листа каплю, не заморачиваясь наклонять пузырёк или брать кисточку.

Полина удивлённо округлила глаза.

Сафико куда-то засобиралась.

– Сафико у меня на обучении, – заметил её интерес Захар, – она сейчас пойдёт выполнять свои задания, а мы займёмся своими… На два дня отстаёшь!

– Я должна была забрать её! – вспыхнула Сафико. – Вы бы видели, как они с ней!..

Строгость Захара развеялась:

– Стахий рассказывал мне… Ступай, навёрстывай.

Затворилась дверь. Захар снова повернулся к лежащей поверх покрывала в сухом купальном костюме Полине.