– Ой, беда, Ванечка, беда-то какая, – запричитала соседка, и на ее уже красных глазах появились слезы.

– Да что случилось, Валентина, что с Прасковьей Васильевной, где она, что с ней, опять с сердцем плохо, да? – беспорядочно задавал вопросы Мышкин, придерживая Валентину за локоть.

Мышкин знал, что у Прасковьи Васильевны были проблемы с сердцем, и что в последнее время приходилось вызывать скорую помощь два-три раза в месяц. Один раз Иван Семенович лично вызывал скорую, когда внезапно Прасковье Васильевне стало плохо. Но от госпитализации она всегда отказывалась и говорила, что не хочет умереть в чужих стенах.

Обычно сердечные приступы продолжались недолго, и через несколько часов после укола Прасковья Васильевна приходила в себя, поднималась и возвращалась к обычной жизни.

– Ну вот, опять сердечко пошаливает, – говорила она, очнувшись. – Устало, наверное, жить. Уж, чай, девяносто четыре годка бьется, родимое. Все повидало, многое пережило.

И это было правдой. Родилась Прасковья Васильевна еще в царской России, до большевистской революции 1917 года, которую встретила уже десятилетней девочкой, здесь же, в Петрограде. Ребенком пережила Первую мировую войну, где и погиб ее отец, а затем и саму революцию. Хорошо помнила бурлящий, революционный Петроград. Вскоре после революции умерла мать. Затем потянулись тяжелые годы детдома, в котором она и выросла уже при советской власти. Пережила войну гражданскую, коллективизацию, индустриализацию, нэп. Многое запомнила, многому научилась. В Ленинграде вышла замуж за рядового Красной армии. Потом разразилась Вторая мировая война. С Финляндского вокзала провожала мужа на фронт, где он и погиб в первый же год войны. Получила похоронку на мужа и прямо на рабочем месте, под плакатом «Все для фронта, все для победы!», упала в глубокий обморок. Затем настали годы нечеловеческого труда, блокадный Ленинград, снова голод и послевоенная разруха.

По окончании войны второй раз вышла замуж и родила двоих детей, и когда они выросли, то разлетелись по стране. Сын жил во Владивостоке, где остался насовсем, после распределения из института, и последний раз был у матери много лет назад, а дочь после замужества переехала в Смоленск к мужу и тоже очень редко навещала мать, но периодически звонила ей по телефону. После смерти мужа в начале девяностых годов Прасковья Васильевна жила одна в своей квартире на Гороховой улице и в качестве прибавки к небольшой пенсии сдавала внаем комнаты. Сдавала недорого, отчего проблем с постояльцами никогда не возникало.

– Тут тебе и денюжка, тут тебе и общение, – любила говорить своим постояльцам Прасковья Васильевна.

Да и вообще, несмотря на тяжелую судьбу, она до настоящего времени оставалась человеком добрым, отзывчивым и очень общительным.

– Валентина, ну не молчите же вы, – повторял Мышкин, нервно теребя за руку Валентину, – что случилось с Прасковьей Васильевной?

– Умерла Прасковья, – тихо произнесла Валентина и, не сдержавшись, разрыдалась прямо на плече у Ивана.

– Обширный сердечный инфаркт, – сухо констатировал врач, сидевший за столом, – в таком возрасте это не удивительно.

– Родственники у нее есть? – спросила женщина, говорившая по телефону.

– Есть, – ответила Валентина, – я уже сообщила ее дочери в Смоленск. Завтра же с утра она будет брать билет на поезд и приедет.

– Ну, хорошо, тогда подойдите и распишитесь вот тут, – сказал врач и, пододвинув к краю стола какое-то медицинское заключение, поставил свой палец туда, где нужно было поставить подпись.

Валентина расписалась. Врач вручил ей несколько бумаг, оставил координаты какого-то похоронного агентства, записал номер своего рабочего телефона, и через несколько минут карета скорой помощи, сорвавшись с места, умчалась на следующий ночной вызов.