Иван Семенович снова окинул взглядом зал, после чего попытался вспомнить хоть какие-нибудь пушкинские строки. Как бы там ни было, но раньше, когда он еще учился в школе, ему очень даже нравились стихи Пушкина, и он знал многие из них наизусть. Любовь к творчеству поэта, ему привила, как это ни странно и даже сама того не подозревая, молодая учительница литературы, преподававшая в школе, где учился Иван, и которая тогда очень ему нравилась. Все в классе знали, что она просто с ума сходила от творчества Пушкина, и его строки в качестве цитат висели по всему кабинету русского языка и литературы. И вот однажды, чтобы произвести на нее достойное впечатление, Иван специально выучил несколько длинных стихов Пушкина наизусть, а затем, на уроке литературы, когда класс поздравлял ее с очередным днем рождения, он с выражением прочитал их ей. Ее искреннему восторгу не было предела. Она с замиранием сердца слушала давно знакомые ей пушкинские сроки, она радовалась стихам, словно ребенок, которому подарили желанную игрушку, она смотрела на Ивана восторженными глазами благодарного слушателя и внимала каждому слову, когда-то написанному гением.

После этого случая Иван всегда получал хорошие оценки по литературе и даже по прошествии многих лет сохранил любовь к творчеству великого поэта и долго помнил наизусть его заученные стихи.

И теперь, сидя в уютном кафе, Иван Семенович ворошил в памяти свое далекое детство. И память не отказывала ему, но послушно позволяла выводить наружу прекрасные рифмы:

Что в имени тебе моем?

Оно умрет, как шум печальный

Волны, плеснувшей в берег дальний,

Как звук ночной в лесу глухом.

Оно на памятном листке

Оставит мертвый след, подобный

Узору надписи надгробной

На непонятном языке.

Что в нем? Забытое давно

В волненьях новых и мятежных,

Твоей душе не даст оно

Воспоминаний чистых, нежных.

Но в день печали, в тишине,

Произнеси его тоскуя;

Скажи: есть память обо мне,

Есть в мире сердце, где живу я…

Домой Иван Семенович возвращался глубоко за полночь. У парадного стояла карета скорой помощи, в кабине которой, лениво потягивая губами тлеющую сигарету, сидел одинокий водитель и выдыхал из открытого окна машины в темноту петербургской ночи густой сизый дым.

Мышкин бесшумно проследовал мимо и исчез в темноте. Поднимаясь по исхоженной лестнице на третий этаж, он услышал какое-то шевеление наверху. Из замочной скважины квартиры Прасковьи Васильевны пробивался тонкий лучик света.

– Странно как-то, – тихонечко произнес Мышкин, – обычно Прасковья Васильевна ложится рано. Наверное, опять въехал кто-нибудь из жильцов в соседнюю комнату.

Дело в том, что Прасковья Васильевна жила в трехкомнатной квартире, две из которых сдавала внаем. Жильцы одной комнаты, семейная пара из Ставрополя, съехали два дня назад, и все это время комната пустовала. Иван Семенович начал вставлять ключ, но дверь отворилась сама собой.

В коридоре и на кухне горел свет. За кухонным столом сидела соседка по лестничной клетке, миловидная женщина лет шестидесяти. Мышкин знал, что ее звали Валентина, поскольку она иногда заходила в гости к Прасковье Васильевне, и та всегда называла ее не иначе, как Валечкой, а напротив нее, склонившись над столом, сидел мужчина, одетый в комбинезон сотрудника скорой помощи, и неторопливо заполнял какие-то документы. Возле холодильника стояла молодая женщина в сине-зеленом халате врача и разговаривала с кем-то по телефону.

Заметив вошедшего в квартиру человека, все присутствующие оглянулись.

– Что случилось, Валентина? – начал взволнованно говорить Мышкин, обращаясь к соседке.