– Кстати, – продолжает Нейтан, – почему мы говорим о нем так, будто у него нет имени? Как ты его назвала? Поверить не могу, что ты мне до сих пор не сообщила!

– У него и правда нет имени.

– Ему ведь почти три недели!

– Оно ему пока не особо нужно. Детей регистрируют в течение шести недель после рождения.

– Ну и что? Разве тебе не хочется как-то называть его уже сейчас?

– Никак не могу принять решение. Я думала, будет проще выбрать ребенку имя, если не нужно спрашивать чьего-либо одобрения. Никто не скажет: «Рекс звучит как собачья кличка; Спайк вообще идиотское – а вдруг он решит стать гинекологом?». Но оказалось, что так еще сложнее.

– По-моему, ты просто боишься давать ему имя.

– С чего мне бояться?

– Потому что, получив имя, он станет реальным.

Руки ребенка вскинуты над головой, рот приоткрыт во сне. И он вполне себе реальный.

– Я пока недостаточно хорошо его знаю, – говорю я.

– Стиви, он все равно будет таким, каким будет. Не важно, как ты его назовешь. Ну хоть какие-то варианты у тебя есть?

– Джона, Ноа, Габриель[8]…

– Что-то библейское? Хотя зачатие-то и правда было непорочным. Погоди секунду.

Звук открывающейся двери.

– Приветик! Как дела? Латте, пожалуйста.

Он сейчас в кофейне на Томпкинс-сквер-парк – там еще табличка висит: «Дети, оставшиеся без присмотра взрослых, получат эспрессо и бесплатного щенка».

– И на меня возьми! – говорю я.

– Ха-ха.

Я заходила туда почти каждое утро после пробежки вдоль Ист-Ривер, когда первые лучи солнца скользили по воде, высвечивая обрубки деревянных свай старого пирса. Затем я возвращалась в квартиру, вооружившись картонным стаканчиком с латте и повысив до максимума уровень эндорфинов в крови. По субботам мы с Нейтаном встречались здесь спозаранку, брали кофе и шли в парк, чтобы обсудить события прошедшей недели.

– А если серьезно, Нейтан… Ты не можешь принять решение за меня? Я где-то читала, что двадцать процентов родителей жалеют о выбранном для ребенка имени.

– Хочешь, чтобы я взвалил на себя всю ответственность?

– Ты ведь его крестный отец.

– Я?! Впервые слышу.

– Разве я не говорила? У меня теперь вообще ничего в памяти не держится. Так ты не против?

– Конечно, не против! Я люблю детей.

– Нет, не любишь. Зато любишь меня.

– Что правда, то правда.

– Это всего лишь уловка, чтобы навсегда удержать тебя в моей жизни.

– Стиви, тебе не нужны никакие уловки. Но все равно спасибо. Я польщен. Честно!

– Ну слава богу, хоть с этим разобрались.

– Ладно, у меня идея: как насчет Ашера? На днях я свайпнул вправо одного Ашера в тиндере. И звучит вполне по-библейски[9], как ты любишь.

– Хватит издеваться. Хотя имя мне и правда нравится. Необычное. Можно сократить до Эша[10].

– Отлично! Думаешь, Эш ему подойдет?

– Вполне. Эш Стюарт. Звучит неплохо!

– Примерь ему это имя. Посмотри, как оно сидит. В общем, зови его Эшем ближайшие пару дней, а потом перезвони.

– Договорились.

– Кстати, ты из дому-то выходишь?

– А ты представляешь, что такое новорожденный младенец?

– Ты не ответила!

– Ну, я же не совсем отшельница. Даже гостей иногда принимаю! Недавно заходили Ребекка, Мира, еще пара человек…

Мира пришла с дочкой Беатрис, дня через два после Ребекки. «Встреча двух мамочек!» – написала она в смс. Но на деле оказалось иначе – и с виду, и по ощущениям. Мы словно были двумя театральными критиками с диаметрально противоположными мнениями об одной и той же пьесе. Беседа не клеилась. «Ты, наверное, ужасно устала», – сказала она, чтобы заполнить очередную паузу, а потом спросила меня о гормонах радости. «О, да-а!..» – протянула я с напускным энтузиазмом. Какое счастье, что Мира привела Беатрис! Малышка Беа в свои четыре была с ним так мила – не то, что я.