Тим вскочил с крыльца, быстро обежал дом и распахнул калитку. Задержался, забравшись ногами на жердину забора, и вскоре увидел, как на далекой насыпи совершенно пустого в этот час «грейдера» появляется корова, а после осторожно спускается по довольно крутому склону.

– Зорька идет! – крикнул Тим.

За «грейдером» было большое-большое поле, а за ним еще один лес, и там, где из леса, ветвясь рукавами среди редких сосен, выходила широкая дорога, вечерами собиралось много жителей – встречать стадо, которое пастух гнал с дальних пастбищ. Но Зорька всегда приходила домой сама.

А вот чего Тим не знал, так это того, что калитка с этой стороны вообще редко когда закрывалась, а это дедушка специально придумал ему такую работу.

Дедушка прошел Великую Отечественную, командовал артиллерийским расчетом, был ранен и контужен. К каждому юбилею, к каждой памятной дате на его и без того тяжелом кителе прибавлялась новая медаль. Тим очень любил их разглядывать, когда дедушка, как бы неохотно, позволял ему достать из шифоньера свой парадный китель.

Тим еще помнил, как в прошлый раз они часто гуляли с дедушкой по окрестностям, помнил, как дедушка выкапывал из земли какой-то корень, чистил его ножом и угощал Тима – корень был очень сладким и вкусным; показывал другие съедобные травы – щавель и «заячью капусту», растущую на камнях, как мох. А бывало, что вечерами они, как бы украдкой, ходили на плотину, где дедушка иногда прятал в воде мордушки, в которые попадались маленькие карасики и гольяны. Что на Ближней, что на Дальней плотине особо ничего больше и не водилось.

А еще Тим любил смотреть, как дедушка бреется. Это было целое действие. Он степенно раскладывал на столе всякие чашечки-тарелочки, разводил мыльный раствор, взбивая его до густой пены, ставил зеркало, брал помазок, а потом опасную, очень острую бритву, к которой Тиму нельзя было даже прикасаться. Зато дедушка всегда намыливал и ему щеки и подбородок, а потом делал вид, что сбривает закрытой бритвой. Так и брились вдвоем.

В этом году дедушка сильно болел и уже мало двигался. По большому счету Тим оказался предоставлен сам себе. Для бабушки ведь как? Главное, чтобы внук был накормлен, чист и опрятен. Кормили Тима от души, а вот с чистотой часто бывали проблемы. Даже сейчас колени Тима были черны от земли – когда только успел испачкаться? Вроде бы, недавно перед ужином умывался, в том числе и ноги в большом оцинкованном тазу. Баню топили не каждый день, но умываться все равно приходилось регулярно – прямо на улице, – с этим было строго.

Вечерняя тишина всегда была какой-то особенной. Казалось бы, и днем-то не бывало шумно – не то, что в городе, – даже когда работала пилорама, а работала она редко, но все равно тишина на закате была совсем не такой и воспринималась иначе. Словно само пространство раздвигалось, и звукам становилось просторней и легче разноситься по воздуху.

Вот Зорька, с усталым топотом, покорно зашла в свое стойло. Следом прошла мама, негромко позвякивая ведром. Тим приготовил свою любимую алюминиевую кружку – армейскую, как сказал дедушка. Когда мама выйдет из сарая с ведром молока, Тим зачерпнет полкружки и с важным видом выпьет – прямо как есть, душистым и теплым. Мама почему-то воротила нос, а Тиму парное молоко нравилось. И это была еще одна его ответственная работа. Иногда случалось, что молоко отдает сильной горечью, – это значило, что корова умудрилась перехватить где-то полыни. Надо бы взяться и повыдергать всю полынь вдоль забора. Так Тим уже поступил с высоченной, выше головы, крапивой за сараем – сначала протоптал в не по размеру больших сапогах себе тропинку вниз до самого ручья, а после расширил её большим кругом в одном месте посреди зарослей. Но сколько-то крапивы оставил – получилось что-то вроде секретного штаба, защищенного со всех сторон естественной и очень жгучей преградой. В процессе Тиму неоднократно довелось испытать ее неприступность на себе.