– Придётся подождать минут тридцать, но это того стоит, – обращается ко мне Лютаев, стоит нам только снова остаться одним.

– Хорошо. Спасибо. – смущаюсь я его пронзительного взгляда.

Ставлю чашку на блюдце. От волнения не знаю, куда деть свои руки. Они так и остаются неловко лежать на белоснежной скатерти, и я смотрю на свои дрожащие пальцы, не решаясь смотреть на мужчину.

Илья Александрович накрывает мою руку ладонью и бережно сжимает.

– Не волнуйся, время пролетит быстро. Ты и оглянуться не успеешь, как еда будет на столе и тебе больше не придётся мучиться от болей из-за голода.

Это последнее, что меня волнует. Разве не очевидно? Неужели этот взрослый и опытный мужчина не понимает, как действует на меня?

Я медленно поднимаю глаза, натыкаясь на его внимательный взгляд. Он словно сканирует меня, оценивает реакцию, мимику, жесты. Каждый вздох. Любое незначительное движение.

– Ты боишься меня, Аглая? – спрашивает он.

Хороший, надо признать, вопрос!

Боюсь ли я его? В классическом понимании нет, конечно. Меня пугает собственная реакция на мужчину, а не его близость. Меня пугают разгорающиеся чувства, то, что я испытываю рядом с ним, крамольные мысли наедине с собой. Меня не пугает он сам, но страшит то, что он может со мной сделать. Позабавиться. Причинить боль. Унизить. Оскорбить. И я не знаю, что подразумевает Лютаев под своим вопросом.

– В каком смысле? – уточняю у него прямо. И где только смелости набралась?

– В прямом. Ты так зажата, словно тебя безумно пугает моё присутствие. – так же прямо отвечает он. – Я не хочу, чтобы ты боялась, Аглая. Я не какой-то убийца и маньяк.

Он мягко улыбается, убирая свою руку.

– Я не боюсь вас, Илья Александрович, – неуверенно говорю ему. Во рту пересыхает, когда озвучиваю то, что мучает меня: – Скорее, не понимаю, что происходит между нами.

– А между нами что-то происходит? – удивлённо спрашивает он.

Смотрит серьёзно. В нём нет и намёка на улыбку. По крайней мере, он не собирается смеяться над моей глупостью и наивностью, и я немного успокаиваюсь. Делаю маленький глоток чая и медленно киваю.

– Однозначно. Но я не знаю, что, – признаюсь ему.

– Возможно, тебе будет проще, если ты перестанешь искать ответы и просто пустишь всё на самотёк? И будь что будет? – предлагает он.

– Возможно, – соглашаюсь я. – Но это пугает меня.

Говорить отстранённо, словно не обо мне и не о нём вовсе, для меня странно и волнующе. Мне кажется, будто этот разговор на самом деле очень серьёзен. Совсем как его ледяные глаза, сканирующие меня. И будто он значит для мужчины столь же много, сколько и для меня.

– В жизни вообще много пугающего, Аглая. Но ты не сможешь прятаться всю жизнь от всего, что тебя пугает. Когда ты доживёшь до моих лет, поймёшь, что жизнь всего одна и нужно брать от неё всё.

– Да, я слышала что-то такое: лучше сделать и жалеть, чем не сделать и жалеть, – протягиваю в ответ, и он кивает:

– С одной ремаркой: не жалей о сделанном. Наслаждайся каждым моментом жизни.

– Даже если это в итоге разобьёт моё сердце? – еле слышно спрашиваю я.

Вернувшийся официант избавляет Лютаева от необходимости отвечать, и мы прекращаем наш странный разговор. Зато теперь я в полном замешательстве смотрю на стол, заставленный чем угодно, только не моим скромным заказом!

– Я подумал, что сухую куриную грудку мы можем приготовить и дома, – подмигивает мне Илья Александрович. – А в хорошем ресторане можно отведать и морепродуктов.

На огромном блюде по центру стола приготовленные на гриле морские гады. Большинство из них я и в глаза-то не видела, поэтому боюсь пробовать, но Лютаев сам выкладывает понемногу параллельно на свою и на мою тарелку, добавляет цуккини, баклажаны и перец – тоже гриль, добавляет по горстке риса из пиалы и приступает к трапезе.