These echoes are laden with tones
Which only the pure can hear;
Thou canst not catch what they recite
Of Fate and Will, of Want and Right,
Of man to come, of human life,
Of Death and Fortune, Growth and Strife.’
Once again the pine-tree sung: —
‘Speak not thy speech my boughs among:
Put off thy years, wash in the breeze;
My hours are peaceful centuries.
Talk no more with feeble tongue;
No more the fool of space and time,
Come weave with mine a nobler rhyme.
Only thy Americans
Can read thy line, can meet thy glance,
But the runes that I rehearse
Understands the universe;
The least breath my boughs which tossed
Brings again the Pentecost;
To every soul resounding clear
In a voice of solemn cheer, —
“Am I not thine? Are not these thine?”
And they reply, “Forever mine!”
My branches speak Italian,
English, German, Basque, Castilian,
Mountain speech to Highlanders,
Ocean tongues to islanders,
To Fin and Lap and swart Malay,
To each his bosom-secret say.
‘Come learn with me the fatal song
Which knits the world in music strong,
Come lift thine eyes to lofty rhymes,
Of things with things, of times with times,
Primal chimes of sun and shade,
+
Про по́люса и стран запас:
Как натиском метаморфоз
Размыто бывшее всерьёз,
Течёт, чему течь не резон,
Опору заменяет сон>96.
Лови припев в звучанье струн,
Что вечно древен, вечно юн,
И в паузах, занырнув в глубины,
Услышь про древние Причины!
Ужасный Рок прельщает нас
Метнуть к вершине древа глас
И потрясти слух силой нот,
Что глотка вечная даёт.
Напев вновь дарит боль утрат
Природой своих лучших стад.
О смертный! Твой слух, как стена,
Нот уйма ему не слышна,
Доступных лишь чистому слуху;
Ты нот не слышишь череду
Про Волю, Право, Рок, Нужду,
Про жизнь, про поколений хвост,
Про Смерть, Удачу, Спор и Рост».
Напев сосны опять потёк:
«В ветвях моих молчи, дружок,
Сбрось годы, ветерком их смой,
В моих часах веков покой.
Пусть не робеет язычок;
Про время, место не глупи,
Со мной получше стих слепи.
Лишь Америки народ
Твой встретит взгляд, твой стих прочтёт,
Моих же рун понятен звук
Для всей вселенной без натуг;
Чуть ветвями шевельну,
Троицу в дома верну;
Душам ясен, без разбора,
Добрый глас святого хора:
“Твоя ли я? Твои ль они?”
Ответ: “Мы вместе искони!”
Поймет речь итальянец,
Немец, бритт, баск, корсиканец,
Горцам вышлю слово в слово,
Для народа островного,
Малаец будь, лопарь иль финн,
Дойдёт посланье до глубин.
Со мной песнь роковую спой,
Что вяжет целый мир собой,
Взляд подними: высокий слог
Свести и суть, и время смог;
Свет с тенью сочетал он вдруг,
+
Of sound and echo, man and maid,
The land reflected in the flood,
Body with shadow still pursued.
For Nature beats in perfect tune,
And rounds with rhyme her every rune,
Whether she work in land or sea,
Or hide underground her alchemy.
Thou canst not wave thy staff in air,
Or dip thy paddle in the lake,
But it carves the bow of beauty there,
And the ripples in rhymes the oar forsake.
The wood is wiser far than thou;
The wood and wave each other know
Not unrelated, unaffied,
But to each thought and thing allied,
Is perfect Nature’s every part,
Rooted in the mighty Heart.
But thou, poor child! unbound, unrhymed,
Whence camest thou, misplaced, mistimed,
Whence, O thou orphan and defrauded?
Is thy land peeled, thy realm marauded?
Who thee divorced, deceived and left?
Thee of thy faith who hath bereft,
And torn the ensigns from thy brow,
And sunk the immortal eye so low?
Thy cheek too white, thy form too slender,
Thy gait too slow, thy habits tender
For royal man;—they thee confess
An exile from the wilderness, —
The hills where health with health agrees,
And the wise soul expels disease.