Костя отнес пакет к топке парилки и, бегло скользя взглядом по бумагам, одну за одной бросил в огонь сначала всю рекламу, затем старые извещения и давно оплаченные счета. В конце концов на плитке остались лежать лишь несколько поздравительных открыток и конверты, подписанные детской рукой. Глянув на штемпель, датированный осенью 2000 года, он машинально вскрыл один из них.

«Здравствуй, Олег! – было написано на верхней строке крупными буквами. – Пишет тебе Катя Круглова. Как ты поживаешь? Я живу хорошо и уже хожу в школу. Сначала мне было очень тяжело, потому что я не знала английского языка. Но дедушка Роберт взял для меня сразу двух репетиторов, и с осени я занимаюсь в самой лучшей частной школе, но на школьном автобусе с другими детьми мне пока ездить не разрешают. Меня возит водитель, а иногда после занятий забирает тетя Джессика. Мама рано уезжает на работу и приезжает, когда я уже дома. По законам нашего штата таких детей, как я, нельзя оставлять без старших, и рядом со мной постоянно находится кто-нибудь из взрослых членов семьи или домработница Синди.

Учусь я хорошо. Продолжаю играть в теннис четыре раза в неделю. Джессика хотела, чтобы я занималась фигурным катанием, но надо очень рано вставать, и мама не согласилась. Она считает, что я сильно устаю.

Как бабушка Саша и ее сердце? Мы с мамой часто вас вспоминаем.

До свидания. Мама передает всем привет».

Пробежав глазами записанный крупными буквами на английском адрес, Костя долго смотрел на конверт.

– Папа! – внезапно услышал он голос сына, подъехавшего на велосипеде к автоматическим воротам большого гаража, в котором ставили джип. – Ты не знаешь, где насос?

Словно очнувшись, Крылов непроизвольно смял письмо, подхватил с пола остальные конверты, бросил их в огонь, и… тут же пожалел о содеянном. Виновато посмотрев в сторону сына, он нашел насос, помог подкачать колеса и усилием воли заставил себя забыть о письмах…

– …Ну, понимаешь, – начал Костя издалека, – она так далеко живет, что письмо могло и затеряться.

– Но ведь мамины письма доходят! Можно было еще одно написать, – буркнул Олежка.

«Было и второе, и третье, но все они повторили бесславный путь первого», – вспомнил он, машинально передвигая фигуры.

– Пап, тебе мат, – произнес сын без всякого энтузиазма в голосе. – Что-то играть совсем расхотелось, давай спать.

– Ну, давай, – вздохнув, согласился Крылов несмотря на то, что успел переключиться на игру и, оценив положение, нашел путь, как избежать бесславного поражения.

Выключив свет в Олежкиной комнате, он прошел мимо спальни Саши, из-под двери которой уже не пробивался свет, и, спустившись на кухню, закурил.

«Он еще их помнит, а я-то надеялся… Впрочем, он и Свету помнил, хотя был намного младше. Что-то, видно, я упустил и на этот раз. Что? То, что он ребенок и не желает принимать мою позицию, которую ему еще рано разъяснять? Значит, подождем, пока вырастет! – вдавил он окурок в пепельницу и, словно пожелав себе спокойной ночи, добавил: – Все течет, все меняется!»

…– Вы говорите по-русски? – на всякий случай уточнила раскрасневшаяся Анна у женщины с модной стрижкой, которая сидела в их ряду на крайнем от прохода месте и увлеченно просматривала журнал на немецком языке.

В самолет они с Катей вбежали последними: забыли в кафе пакет, в котором девочка везла подарки для Олега. Затаив в душе обиду, что он так и не ответил на ее письма, она, тем не менее, тщательно выбирала, что бы такое ему привезти из Штатов. Вот и пришлось Анне, крепко сжав Катюшину ладошку в одной руке и не выпуская из другой небольшую дорожную сумку, мчаться во весь дух в другой конец аэропорта, дважды повторив прохождение паспортного контроля.