Женщина мягко улыбнулась, задобряя свою жертву и удобряя ту почву, в которую она её сбросит. В её улыбке читалось что-то вызывающее.

– Господин Громов, вы говорите так, будто бы логическое воззрение на столь эмоциональный мир обладает неизмеримой в нём применимостью. Однако, что касается лицемерия. В поведенческой плоскости, которая во многом определяется этико-эмоциональной составляющей, эксплуатируете последнюю столь виртуозным образом, что смогли на этом построить свою многомиллиардную империю. Еще никто в истории не сделал финансовым удобрением своё глумление над общечеловеческим стремлением к этике в жизни, её моральным возвышением столь безответственным, вульгарным образом. Никто. Пожалуй, это только вы. Да просто посмотрите на упражнения ваших маркетологов: «Пилюли, которые не вставляют, этически недопустимы» – такова реклама одеколонов вашего концерна.

– О морали важно говорить – не обладать. – Громов премило улыбнулся. – Мне вот совершенно не ясен способ, позволяющий примирить результаты экспериментов Милгрэма и Зимбардо[11] или же всю нашу историю с вашими этико-эмоциональными составляющими. Это не более чем выспренные вымыслы спесивого человечества, которые оно страстно слагает о себе. Сверх того, если уж гипотетическая благостность примата подтверждается, то она часто выводит на просторы чего-то чисто аутистического.

Девушка понимала, что и здесь не пахнет сенсацией, ведь все эти слова, произнесённые столь окаянными устами, давно являлись общим местом.

– Тогда скажите, что вы чувствуете по поводу покушения на вашу жизнь?

– Вы спросили, почему кабинетные доценты так обильно текут по именитому Кейнсу? Да потому что он был гей. – Громов приметил её недоумевающий взгляд. – Не смотрите на меня так, ведь это правда. Понимаете, закомплексованные доценты, живущие в филистерском мире своих слепящих истин, отлично понимают, что девки им никогда не дадут, а следовательно, надо искать иные проходы.

Интервьюер дала слабину, залившись гневным розовым багрянцем:

– Я спросила вас, что вы думаете о покушении на вашу жизнь!

– Вы спросили, почему посредственность приходит к власти? Да потому что большинство людей посредственны. Демократия, мать её! Самое интересное, если верить его, Геннадия, публичным заявлениям, этот человек думает, что сам Господь послал его, чтобы тот правил на этой бренной земле. На самом деле Бог послал его за пивом, а он попросту ошибся дверью.

– То есть вы находите тоталитарный деспотизм идеальной формой правления?

– Нет, – сказал Громов. – Я нахожу забавным, что люди воображают, что будто бы есть какая-то альтернатива демократии.

– Что вы имеете в виду?

Виктор сочувствующее смотрел в её приятные, тёплые, но немного усталые глаза.

– Да так, – ответил он. – Не стоит утомляться по всяким пустякам. Вы вот, например, знали, что сегодня в тренде бюстгальтеры с вырезом для сосков?

Громов развлекался. Как животное, а впрочем, им он точно был.

Время шло, но всё казалось неизменным. Представители ФРС США решились на повторное повышение ставки по федеральным фондам, которая к тому моменту достигла пяти процентов годовых. Денежная масса уже давно перестала расти, но процесс обратный кредитной экспансии, казалось, еще не был запущен.

Примерно в это время Виктора пригласили принять участие в X Международном финансовом форуме, который должен был состояться «приблизительно через три месяца».

Громов и Азраилов часто пересекались на работе. Виктор выделил ему кабинет напротив своего. Он в наваждении следил за каждым шагом этого человека, словно законы его движения были подобны блеску его мыслей и в них он мнил какой-то высший, недоступный смертным смысл. В созерцательном упоении своим наблюдением он мистифицировал материальные отправления этого гения, решив, что далеко не он самостоятельно измыслил своего единственного идола, он мнил, что знал его лицо.