Энтропия Вселенной стремится к максимуму.

Рудольф Клаузиус

Анатолий Левремов ненавидел свою работу. Само занятие и место его проведения для него фатально опустело. Будто бы кто-то взял утверждение Клаузиуса из тени минувшего прошлого, превратив обозримое будущее в миг настоящего, что проступило для него во всей своей возможной полноте.

Анатолий Левремов сидел в своём кабинете, немного опустив голову. Из-под тяжёлых век виднелись его глубокие тёмно-голубые глаза, что безразлично глядели прямо в стол перед собой. Он иногда поднимал их и обращал внимание на стул, стоящий сбоку от его рабочего стола. Надеждой заметить человека, которого там нет, он заменил свою действительную реальность.

Левремову было пятьдесят шесть лет. Он всегда держался прямо, был высок и очень худ. Беспощадное время не пощадило пряди его золотистых волос, которые поседели. Он знал, что утверждение Клаузиуса, сказанное им об этом мире, соотносимо с ним самим как с одной непостижимо малой частью этого самого мира. И он знал, что когда-нибудь именно это в контрапункте сей симфонии мнимой множественности звучащих голосов станет частью нашего всеобщего несчастья.

Анатолий Левремов преподавал экономическую историю в академии общественных наук – АОН. Утром того дня он шёл между рядами своего лектория, где читал лекцию, и ловил себя на мысли в формате неконтролируемого действия: он смотрел на предпоследнюю парту, которая давно стала пуста. Он искал то множество событий в этом пространственном мире, из которого, по словам Хокинга, невозможно было «уйти на сколь угодно большое расстояние». Он искал чёрные, равнодушные ко всему сущему глаза, в коих исконно человеческим была лишь их бесчеловечность.

Его отчислили из АОН несколько лет тому назад. Профессор макроэкономики выступал на совете, где было принято решение об отчислении Азраилова, со страстью, которой он за собой не замечал даже во время своей первой брачной ночи с женой соседа, которая по воле парада планет оказалась молодой деканшей экономического факультета. Он неутомимо говорил, что макроэкономика и эконометрика заканчиваются там, где открывается рот Азраилова. Он пригрозил, что более не произнесёт и слова, если этого человека не вышвырнут вон в ту же самую секунду, как прозвучит его предупреждение, и тут же добавлял, что имеет “естественное право” на профессиональное почтение с благоговением под знаком обладания фантомом самомнения.

Левремов ничего не смог для него сделать. Деканше не были интересны студенты, которым не был интересен покрой её пурпурного бандо. Она подписала протокол совета по отчислению с таким же равнодушным видом, с каким выкидывала мусор в помойку поутру.

Левремов вновь посмотрел на пустой стул. Эра его отеческого покровительства, с которой он, впрочем, не справился, прошла, но даже это поражение он вспоминал лишь ностальгируя. Он не потерял связь с Азраиловым. Он даже знал, что они с Громовом уже открыли короткие позиции. Он помнил, что давно читал решение Федерального комитета по открытым рынкам о сохранении коридора по ставке по федеральным фондам в диапазоне от 5,25 до 5,5 %. Повышение ставки ожидалось, но не состоялось. Испарения фидуциарных средств обращения[15] не произошло, что обратилось повышением капитализации рынка долевых финансовых инструментов. По соображениям предпринятого ФРС решения их финансовое положение уже тогда напоминало ветхозаветное злоключение.

Стоял пасмурный день. Левремов находясь у трибуны, посмотрел в окно. Шел дождь, который со свойственной ему монотонностью лишь усиливал мрачное ощущение картинной рутинности его неспешной повседневности. Ему, как Карлу Этингеру, уже не доставало мудрости чтобы «отличить одно от другого». Тем не менее, именно наступивший сегодня день казался ему длительно исключительным будто бы жизнь Малелеила