– Вы видите меня, господин Швеллер?

– Разумеется.

Громов стряхнул пепел на пол:

– Я спрашиваю, потому что у вас в ухе торчит слуховой аппарат, а вот пенсне вы, кажется, сегодня позабыли.

Сквозь налёт лёгкого изумления глаза Швеллера приоткрылись чуть шире.

– Это наушник, господин Громов, – произнёс он, заботливо улыбаясь. – Осведомлённость должна быть включена в содержание понятия человеческой успешности. Скажу вам прямо: Фама прав. Рынки поистине эффективны. Они – неангажированные интеграторы всех мыслей и мыслимых действий, где это само по себе кажется немыслимым лишь по недомыслию. И потому единственное информационное преимущество, которое только впоследствии станет общественным достоянием, есть инкремент успешности того тернистого пути, который выпал нам, инвесторам. Вы с этим, видно, не согласны. Но, применив метод единственного различия к векторам нашего инвестиционного поведения, мы так легко с вами поймём, почему вас, а не меня, клонит на дно уже давно.

Громов выдохнул сигаретный дым и повернулся к своему второму оппоненту:

– “Аджвад” переводится с арабского как щедрый, верно?

– Да, – ответил тот. – Но к чиму ви эта?

– Знаете, в моей голове постоянно возникают весьма непристойные инсценировки. Акустические индикаторы расстройств аутистического спектра перерастают в кинематографические сцены с весьма занятным соревновательным подтекстом. Мастистые слюноносцы мерят своё гипотетическое эго метражом разлета своего ДНК при подведении ими оснований под образцы своего слюнявого почтения. Но только лишь сегодня мизансцена настолько сочно иронична. Ведь скоро наступит тот день, когда этот банальный бонвиван, – он указал на Олега, – под фимиамы слога Фамы будет с щедростью вашего имени финансировать непомерную меру моего сребролюбия ввиду содержательной полноты своей бездонной бредом веры. – Громов очаровательно улыбнулся и откинулся в кресле. – Да нет же. Всё это чушь. На самом деле я просто хотел послушать, как вы говорите на русском языке, потому что, видите ли, я мазохист.

– Да чито ви сибе позваляете?! – воскликнул Аджвад.

– Это просто прекрасно, – ответствовал Виктор, стряхнув пепел в стакан не обделённого щедростью гастарбайтера.

– А это еще чито?! – завопил Аджвад, весь целиком, и телом, и лицом, смещаясь цветом в спектр красного.

– Господин Громов, – вмешался миротворец Швеллер, – а вы умеете сохранять чувство юмора даже в подобных для вас неблагоприятных обстоятельствах.

– Мм… мистер Швеллер, – последовал ответ, – а вы умеете нести ахинею, даже когда кажется, что ахинеестей просто некуда.

Олег нервным, отрывистым движением снял с себя наушник, положив его себе на колено:

– Давайте не будем унижаться пустым искусством сочетания словес. Я сегодня много говорил о Боге. О вашем воздаянии небес. Вы религиозно обездоленный идеологический отщепенец, верящий в вакуум своего существования. Конечно, я знаю, что вы не верите в Бога, но я вижу, что Он ответил вам тем же. И если уж не Бог Авраама нам судья, то в этот день мы под судом достопочтимой вами Реальности. А Она, вы уже видите, проявила себя явственно в необходимости санации компании, которой вы же посвятили как Робеспьер идее жизнь. И это кара вашими словами, ведь индульгенцией для вас и воздаянием судьбы будет итог семьи Кюри!

Виктор не ответил. И в этот вечер он ведь впервые не казался побеждённым. Он будто бы являлся как раз им. Он, бонвиван, не унывал, но в зале он не смог найти глаза-опору полубога, и потому он опустил свои.

– Давайте на короткое время перейдём к вопросам из зала, – сквозь напряжённое молчание вмешался конферансье.