– Мертон Миллер, – говорил он, прогуливаясь по аудитории, – “научно доказал”, что перемещение банкноты из одного кармана в другой по продуктивности соответствует пустой работе Пенелопы. О судьбе человека с дырявыми карманами он умолчал. Роберт Барро выяснил, что при получении дополнительных денежных средств человек методом атомного расщепления распределит этот доход на время длительности вечности.

А под конец своего выступления Левремов выдал рекомендательное пожелание посещения сайта, где Милтон Фридман спорит об этом с астрологами.

Когда Анатолий уже было собирался огласить своё фривольное «свободны», он услышал голос студентки:

– Почему вы рассказываете нам эти глупости?

Левремов пристально смотрел ей в глаза, думая о том, что в своих студентах он всё же мог увидеть лик надежды, которая, возможно, только казалась миражом.

– Сорос как-то сказал, – тихо начал Левремов, – что экономическая теория имеет такое же отношение к реальному миру, как неевклидова геометрия. Это, по его словам, позволяет определить, где мы хотя бы не находимся. В собственном контексте Сорос, конечно, ошибался насчет геометрии, как, перед и ним ошибся Кант. Они все не имеют отношения к действительности… – Он выдержал небольшую паузу, немного опустив взгляд. – Вам надо выяснить, где вы находитесь.

Анатолий Левремов шёл вперёд, не ощущая окружающего пространства. Вернее, внешние его характеристики, будь то кирпичные пилястры или иные способы инкрустации реальности, не достигали его сознания. Они не влияли на расстояние, а это именно оно усугубляло его опоздание.

Как только он увидел огни ресторана, его настроение, впрочем, резко испортилось. Он с горечью вспомнил об Индюшке Талеба и Юма. Индюшке, ставшей клеймом Виктора Громова. Международные таблоиды, не признавая континентальных границ, глобализировали мнение локального соответствия нелицеприятного создания этому человеку. Они провозгласили Азраилова провозвестником затмения империи Виктора Громова как эталона “эпохи империалистического капитализма”. Но Анатолий понимал, что они правы. Им только требовалось время. Однако, ведь сама позиция промедления по наставлению авторитетного Макиавелли способна привнести в любую ситуацию «как добро, так и зло». И это обстоятельство омрачалось соответствием их бедственного положения этому предупреждению: «Вы полагаетесь на время, когда дом уже объят пламенем[17]».

Анатолий Левремов заметил Виктора и Михаила сидящими за столом у окна в пустынном зале ресторана. К удивлению Левремова, Громов не оказался озабочен финансовым бедствием, грозившим превратить его капитал в пыль. Он, скорее, казался ему беззаботным мальчишкой, который с его финансовой реальностью находится в том же отношении подлинного отражения, в коем пейзажи Франца Галля[18] соответствовали действительной локализации психических функций в массе кортикальной ткани. Громов тогда страстно рассказывал Левремову, что ждёт того поистине исторического мгновения, когда какой-нибудь математик получит Нобелевскую премию по экономике за обвинение своего ландшафтного дизайнера в недостаточном потреблении спиртных напитков. И это далеко не всё. Встав на левую ногу, сплюнув через правое плечо, он негодующе потаращиться на своё кашпо, или вернее на инкрустирующую его жостовскую роспись, кою он злостно огласит износостойко вредоносной.

Левремов смеялся. Он не думал, что с Виктором ему будет так легко и свободно. Тогда он слушал Громова, смотрел на Азраилова, но думал о своей дочери Анастасии. Она и Михаил учились вместе. Она, как и он, Анатолий, никогда не могла отойти от Михаила на сколь угодно большое расстояние, пускай их сама жизнь в итоге развела. Азраилов сказал ей не идти в магистратуру, и она его не послушала. Он сказал ей не идти в аспирантуру, и она пошла. Он сказал ей оставить сына президента, Сергея Спиридонова, и… она вышла за него замуж. Левремов надеялся, что Михаил не знал об этом, ведь Анастасия была единственной, кому он вообще хоть что-то говорил.