Я закурила прямо на постели.

Как соберешься, так и приходи.

Куда спешить! Иди ко мне с закатом.

Как раз в квартире отключили свет.

Любовь при свете как-то пошловата,

В особенности, если ее нет.

Куда спешить. Все звезды догорели,

Седой дымок поднялся от свечей.

Ты не скучаешь по соседской дрели?

Мне не хватает ноющих детей.

Куда спешить… Мы населяем Землю,

Как на страницах Брэдбери, мой друг:

Лишь ты да я. Сидим, друг другу внемлем,

И пыль галактик вертится вокруг.

Дом

И уютнее здесь, и светлей –

В новом доме всегда по-другому.

И родители новых детей

Зазывают обедать с балкона.

Так похож этот маленький двор

На другой, где сломались качели,

Из газет разводили костер,

Из песка – до небес цитадели.

Но прищуришься: нет, уж не тот.

Милый образ – давнишняя сказка.

Здесь повсюду свежайший ремонт

И на лавочках новая краска.

Правда, очень хороший район,

До метро добираться приятней,

Блеск витрин заполняет проем

Там, где раньше была голубятня.

В старом доме я крепко спала –

Ни один не разбудит будильник,

Но с постели бежала стремглав

Под веселое хлопанье крыльев.

Я давала им всем имена,

Я таскала им крошки в кармане,

Из буфета – тайком семена,

А потом что-то мямлила маме.

И дышалось как будто вольней

Там, в закатную пору на крыше.

Я пускала из рук голубей

Прямо в небо и даже чуть выше!

Но однажды закрыли чердак

И собрали весь дом в чемоданы.

Я не знаю, что было не так –

Люди часто ведут себя странно.

Люди часто и громко кричат,

Хлопнув дверью, уходят куда-то.

Разве был не прекрасен закат?

Или голуби в чем виноваты?

Что ж, ну вот тебе новая дверь –

В перемены так страстно ты верил.

Я надеюсь, ты счастлив теперь,

Отделяющий зерна от плевел.

872

Ты – город мертвых и живых.

Ты – горстки выжженной земли.

Тела в сугробах и в пыли.

Один паек на четверых.

Ты – эшелон, идущий вспять.

Снаряд и кровь на козырьке.

Ты – в белой маминой руке

Заветные сто двадцать пять4.

Ты – снег на выбитом стекле.

Ты – Невский в рытвинах от бомб.

Ты – город-мор, ты – город-гроб.

Ты – вой сирен в тревожной мгле.

Ты – плач и первые слова.

Ты – промокашка и тетрадь.

Ты – нежеланье умирать

В те восемьсот семьдесят два5.

Ты – ветер ладожский в лицо.

Ты – тонкий лед и визг колес.

Ты – тот, кто весточку принес

О том, что прорвано кольцо.

Ты – возвращение домой.

Дитя Петра и Октября.

Ты – город, умерший не зря.

Ты – Ленинград.

Всегда живой.

Поезда

Железные змеи стремительно-резвы:

Сто пачек людей проглотили за раз.

В них столько больных, исхудавших, нетрезвых

И где-нибудь пара местечек для нас.

В железных боках неживые глазницы,

И мы, зацепивши один одного,

Беззвучно глядим: что снаружи творится?

А там – ничего, ну совсем ничего,

Пока не влетаем в осеннее небо –

Как мост под колесами гулко дрожит!

Железная пасть завывает свирепо,

Речные пороги взрывают гранит.

Все липнут к окну, как принцесса в темнице:

Кого-то уносит надтреснутый лед,

Мотор сокращает железные мышцы,

Мгновенье в тоннеле – и снова вперед.

Крутые стволы и покатые крыши.

Как детский рисунок, пейзаж слегка груб:

На тонких квадратиках сельских домишек

Едва припорошены палочки труб.

Куда ты несешь, меня длинное чрево?

Пропущена станция, проспан перрон.

Я даже не помню, где право, где лево,

Который из центра последний вагон.

Я просто, наверно, сойду на конечной,

Как все сумасшедшие и смельчаки.

Нет, кожа и сталь не похожи, конечно,

Но да, исполин, мы твои двойники:

Минуя леса, океаны и горы,

Не зная, зачем, и не видя, куда,

Мы мчимся, пока не откажут моторы.

Мы, друг, поезда, поезда, поезда…

Пандора

Ille non vivit, qui in perpetuo mortis metu vivit.

Не живет тот, кто живет в постоянном страхе смерти (лат.)

Ты боишься заснуть, я – проснуться,