– Ой-ой-ой, – глядя на распростёртую многоножку, простонал колдун. – Как нехорошо-то!

– Она убила нашего… спутника, – воскликнул Айдан, так и не решившись поименовать Бартеля другом.

Колдун осмотрел покойника и скорбно возгласил:

– Ааренданнец! Ох, как плохо-то! Ну, что за день сегодня!

– Где мы? – спросил хронист. – Откуда многоножки?

– Идите за мной, – чародей повернулся и посеменил прочь. Айдан поймал себя на мысли, что у сияния, которое следовало за коротышкой, не было видимого источника.

– Мы должны проститься с усопшим, вознести молитвы за его душу, – промолвил подвижник. Хронист подивился этакому религиозному пылу: сам он мог лишь радоваться, что в него до сих пор не отложили яйца, да ещё немного переживать за остальных: как там они, смог ли Альмасир утащить отсюда Кейтлин?

– Нет времени! – пискнул колдун, и ноги сами собой понесли Айдана вперёд по коридору. Брат Ингольберт не отставал, он быстро смирился с пленом и занял себя молитвой. – С вами захотят поговорить. Ох, они будут очень недовольны, и сполохи тоже будут ужасны злы. Что за день! Что за несчастье! И почему это всё в мою смену?

Хронист не понял, кто такие сполохи, и воображение услужливо нарисовало ему изысканно жестоких и голодных призраков, рабами которых полуночники сделались в погоне за тайнами жизни и смерти – с учётом знакомства с многоножками это был уже перебор ужасов для одного дня, и Айдан постарался выбросить из головы придуманный образ.

Коридор всё тянулся, порой задумчиво изгибаясь, дразня вогнутыми, покрытыми чем-то вроде серой сухой бумаги кругляшами дверей – одна из них была расчерчена размашистой спиралью, на двух других грубые штрихи громоздились невысокими столбиками, складываясь в подобие коротких текстов – и Айдан спрашивал себя, есть ли у многоножек летописи, в которые можно было бы подсмотреть, чтобы вернуться с переводами, с какой-нибудь «Тайной историей Туманного Рва» – конечно, люди не были готовы к подобному, и даже самый снисходительный аббат вскричал бы: «Это же побасенки отродий Падшего! Не до́лжно человеку вкушать отраву их лукавых слов!» – но где-нибудь на другом конце мира могли бы, наверное, сыскаться и благосклонные читатели. Какие войны бушевали под покровом вечной мглы? Какие призывы бросали предводители в чёрное, стучащее жвалами море своих последователей? Что они могли помнить о Дейермере? Айдан так размечтался, что едва не пропустил момент, когда стена справа разошлась, и монахи очутились на балкончике над чем-то вроде круглого высокого зала, с потолка которого беспорядочно свисали бледные, усеянные красными огоньками плети. Вдалеке можно было рассмотреть два таких же балкона, внизу копошились и цокали невнятные тени – увы, колдун не дал времени полюбоваться и утащил хрониста в темноту следующего тоннеля. Затем был плавный спуск – виток за витком по разлинованному поперечными трещинами полу – затем новый коридор – на вездесущих цепких корнях тут и там набухали полупрозрачные мешочки, внутри которых трепыхались крупные, с пол пальца размером, светящиеся красным личинки.

Навстречу пленникам, постукивая по полу гизармой с двузубым костяным наконечником, семенила многоножка. Одной из свободных рук она придерживала рукоять костяного кинжала, подвешенного на перевязи, которая стягивала перешеек между сегментами, а ещё две тискали что-то вроде ветхой беличьей шкурки. Стыки сегментов у этой тоже были старательно заложены мхом, словно это место у многоножек всегда мёрзло или, как знать, считалось срамным, а жвалы были старательно выкрашены алым, в тон усам. На верхнем краю треугольной морды серели три зазубрины, которые были слишком симметричной формы, чтобы не заподозрить, что эти раны нанесли специально – хронист подумал, что это мог быть какой-нибудь ритуал, как у дикарей далёкого юга, которые, по слухам, ранили себя, чтобы продемонстрировать стойкость. Чуть ниже, на том, что можно было назвать лбом, красные мазки складывались в переплетённые хвостами закорючки – и это тоже наверняка что-то значило, но Айдан даже предположить не мог, что именно. Из-за угла неспешно выплыла ещё одна многоножка – обе вскинули свои нелепые сухие крылышки и стали потряхивать ими – совсем беспорядочно, на первый взгляд, но в дробном сухом стуке, который производили эти странные придатки, хронист мог различить законченные фрагменты, разделённые равномерным шумом, и он предположил, что этак многоножки общаются между собой, лишь изредка помогая себе стрёкотом и чавканьем, которые издавались челюстями. Айдан так заслушался, что едва не влетел в брата Ингольберта, когда их тюремщик остановился, приветствуя коллегу-человека – высокого господина с тонким носом и презрительно опущенными уголками губ. Высокий что-то спросил у пухлого требовательным, неприятным тоном – и тот, униженно кивая, пустился в разъяснения, но был прерван односложным выкриком. Высокомерный приоткрыл ближайшую дверь, поставил ногу на порог, но задержался ненадолго, произнося что-то повелительное, и хронист сумел заглянуть внутрь. В полумраке бледные щупальца обвивали рыжеволосую женщину, лежавшую без движения, с закрытыми глазами на наклонном столе. Красная вспышка отогнала тени с её лица и Айдан похолодел, узнав Этельфледу. Он вскрикнул и хотел метнуться к ней, но чары потащили его прочь.