– Повезло же мне с попутчиками, – желчно добавил он.

Вдалеке что-то стучало и чавкало, но нельзя было разобрать даже, из какого разветвления тоннеля идут звуки. Бартель как приклеился к своему ружью и, кажется, даже не дышал. Брат Ингольберт одними губами читал молитву. Стук был всё громче, Айдан уже почти уверился, что он доносится слева. Тени вдруг искривились, их повело в сторону, словно что-то вытесняло само пространство – на какое-то мгновение Айдан увидел на уровне своего лица треугольный щиток остриём вниз и гирлянды светящихся зелёным глазёнок вдоль его боков, толстые красные усы и пару острых, разветвлённых жвал – потом низ треугольника разошёлся, челюсти раскрылись внутри челюстей – и на людей пролился жуткий скрипучий клёкот, от которого хотелось разломать грудь и вырвать сердце, чтобы только оно перестало болеть. Ааренданнец медленно заваливался набок. Брат Ингольберт заслонился от напасти сложенными ладонями и твёрдыми, отрывистыми словами молитвы. Когда многоножка замолчала, подвижник одним движением выхватил у Бартеля ружьё, поднял к плечу и выстрелил. Посередине щитка расцвело синее пламя – тварь всхлипнула и осела, ткнувшись в пол мордой. На какое-то мгновение лицо старика стало жёстким, расчётливым как у бывалого наёмника. Айдан хотел было сжать в кулаке пирамидку, но ладонь больше не кололи знакомые острия, и лишь бессильное крошево разбегалось между пальцами. Она сделала своё дело, защитив его.

Разожжённая ааренданнцем искра потухла, но стены коридора справа уже пятнали, быстро наливаясь силой, мертвенные отсветы, и кто-то топал – к счастью, человеческими ногами. Брат Ингольберт не собирался рисковать: покрутив колечки на ружье и не поняв, как оно перезаряжается, он просто перехватил его на манер дубины и встал поближе к повороту, готовый сразить первого, кто оттуда появится. Айдан же только и мог что спрятаться за его спиной и глазеть на поверженную сколопендру. Задняя её часть, широкая и пухлая, покрытая слитным панцирем, как спинка таракана, опиралась на дюжину коротких, мощных ножек и заканчивалась парой алых многокольчатых хвостов. Выше ножек тело становилось более плоским и стройным, оно делилось на шипастые, покрытые крепкой блестящей бронёй сегменты, и от боков каждого отходило по паре лапок – сперва коротких, с острым концом и одним суставом посередине, а затем более сложных, с тремя пальцами, в которых можно было держать что-нибудь – и дохлая многоножка в самом деле ещё сжимала тремя лапами древко посоха с туманным камнем в навершие. На спине у неё росли четыре пары тонких и сухих на вид лопастей, которые были немного светлее панциря и напоминали половинки кленовых крылаток. За треугольником башки набухал бугор навроде затылка, покрытый не то шерстью, не то усиками. Хронист не мог не заметить, что, хотя многоножка была гадкой по человеческим меркам, выглядела она вполне ухоженной: всё блестело, жвалы казались заточенными, стыки между сегментами тела были аккуратно проложены чем-то вроде пушистого мха, а одну из лап обнимал грубый браслет из бронзовой проволоки. Там, где полагалось быть поясу, висела кожаная сумка – Айдану стало интересно, что внутри, но он бы ни за что не отважился проверить.

Чей-то удивлённый «Ой!» оторвал хрониста от созерцания. Ружьё вырвалось из рук подвижника и с жалобным звоном рухнуло где-то за спинами монахов. Новоприбывший, разумеется, носил бесформенную чёрную одёжку навроде рясы. Он был невысоким пухлым человечком, и его бритая голова напоминала небрежно вылепленный шарик из теста – но, пусть он даже не похож был на грозного боевого чародея, пелена, которую он соткал перед собой, успешно отражала удары брата Ингольберта.