Тени невидимого Мария Пчелина
Воронья тень
Вечерний туман стелился по улочкам уездного городка, цепляясь за облупленные стены деревянных домов. Фонари, тускло мерцавшие вдоль мощёной дороги, едва разгоняли мглу. Где-то вдали скрипели колёса телеги, а в переулке лаяла собака, но вскоре всё стихло, уступив место тяжёлой тишине. Лишь изредка её нарушал хриплый каркающий крик, раздававшийся с голых ветвей старого вяза на окраине.
Мария Петровна, молодая вдова, кутаясь в шерстяной платок, спешила домой. Её шаги гулко отдавались на булыжниках. Она не любила эти поздние прогулки, но долг перед больной соседкой заставлял её выходить даже в такую погоду. Сегодня, однако, что-то было не так. Воздух казался гуще, а тени – живыми. Она ускорила шаг, стараясь не смотреть на вяз, где, как ей показалось, мелькнула чёрная птица.
Ворона. Та самая, о которой шептались в городке. Говорили, она появилась месяц назад, после того как пропал сын купца Власова. Мальчишка, лет двенадцати, ушёл на реку и не вернулся. Нашли только его шапку, зацепившуюся за корягу у берега. С тех пор ворону видели повсюду: то на крыше церкви, то у старого кладбища, то у дома, где потом кто-нибудь умирал. Старухи крестились, называя её вестником беды. Мужики посмеивались, но в их глазах читался страх.
Мария Петровна не верила сплетням. Суеверия, говорила она себе, для неграмотных. Но сейчас, шагая по пустой улице, она чувствовала, как холод пробирается под кожу. Карканье раздалось снова – ближе, резче. Она остановилась, оглядываясь. Никого. Только тени и туман. Но там, на краю переулка, на покосившемся заборе, сидела она. Ворона. Её глаза, блестящие, как осколки стекла, смотрели прямо на Марию.
– Прочь! – крикнула женщина, махнув рукой. Птица не шелохнулась, лишь наклонила голову, будто разглядывая её. Сердце Марии заколотилось. Она повернулась и почти побежала к своему дому, не оглядываясь. Ключ дрожал в её руках, пока она отпирала дверь. Запершись, она прижалась спиной к стене, пытаясь отдышаться. Тишина. Ни карканья, ни шороха. Может, показалось?
Но ночью сон не шёл. За окном завывал ветер, а в его вое Марии чудились отголоски того же хриплого крика. Она зажгла лампу, но свет только усиливал тени, плясавшие по стенам. Вдруг стекло в окне задрожало – кто-то постучал. Один раз, другой. Медленно, словно дразня. Мария замерла, сжимая одеяло. Стук повторился, теперь громче. Она заставила себя встать и подойти к окну. За стеклом – пустота. Только чёрная тень мелькнула внизу, у крыльца.
Наутро городок гудел. Пропал ещё один. Старик Егор, что жил у околицы, не вышел к колодцу, как обычно. Соседи нашли его в постели, с открытыми глазами, будто он умер от ужаса. На подоконнике его дома обнаружили перо – чёрное, блестящее. Ворона, шептались люди. Мария молчала, но её руки дрожали, когда она заваривала чай.
Дни шли, а страх рос. Городок словно попал в ловушку. Люди избегали выходить после заката, запирали ставни, но ворона находила их. Её видели то тут, то там, и каждый раз за этим следовала беда. Урядник, здоровый мужик с густыми усами, пытался её подстрелить, но ружьё дало осечку, а птица, каркнув, улетела. На следующий день урядника нашли в лесу с перерезанным горлом. Нож лежал рядом, но никто не верил, что он сам это сделал.
Мария больше не выходила из дома. Её мучили кошмары: чёрные крылья, блестящие глаза, голос, шепчущий её имя. Она перестала зажигать лампу, боясь, что свет привлечёт птицу. Но ворона всё равно пришла. В одну из ночей Мария проснулась от звука, похожего на скрежет когтей по дереву. Она лежала, боясь пошевелиться, пока не услышала шорох у двери. Кто-то – или что-то – скреблось, пытаясь войти.
Она не помнила, как схватила икону со стены, как начала шептать молитвы. Скрежет прекратился, но карканье раздалось прямо над крышей. Утром она нашла на крыльце следы – маленькие, когтистые, будто от лап птицы, но слишком большие для вороны. Рядом лежало ещё одно перо.
Мария решилась. Она не могла больше жить в страхе. Вечером, закутавшись в платок, она пошла к старой мельнице на краю города. Говорили, что ворона часто кружит там. Ветер хлестал в лицо, а в небе собирались тучи. У мельницы было тихо, только скрипели лопасти, качаемые ветром. И тогда она увидела её. Ворона сидела на крыше, глядя вниз. Но теперь Мария заметила кое-что ещё – тень за птицей, человеческую, но искажённую, словно сломанную.
– Кто ты? – крикнула Мария, сжимая в руке крестик. Ворона каркнула, и тень шевельнулась. Она росла, вытягивалась, пока не стала выше мельницы. Голос, низкий и хриплый, зазвучал в голове Марии: «Ты следующая».
Мария закричала, бросилась бежать, но ноги подкосились. Она упала, чувствуя, как холодная тень накрывает её. Последнее, что она увидела, – блестящие глаза вороны, парящей над ней.
Наутро городок проснулся в тишине. Марию нашли у мельницы, с застывшим лицом, словно она умерла от ужаса. На её груди лежало чёрное перо. Ворона исчезла, но никто не верил, что она ушла навсегда. Где-то в тумане, за старым вязом, всё ещё слышалось её карканье.
Тень над Тверским трактом
Зима 1807 года выдалась в Тверской губернии особенно суровой. Снег валил так, что даже старожилы, привыкшие к русским морозам, качали головами и шептались о дурных знамениях. Тверской тракт, что соединял Москву с Петербургом, утопал в сугробах, и путники, рискнувшие отправиться в дорогу, нередко пропадали без следа. Говорили, что в лесах завелся зверь – не то волк, не то что похуже. Но те, кто возвращался, рассказывали не о клыках и когтях, а о тени, мелькающей среди деревьев, и о леденящем душу шепоте, что доносился из темноты.
Поручик Иван Сергеевич Волков, молодой офицер лейб-гвардии, ехал по этому тракту в ту роковую ночь. Его карета, запряженная четверкой лошадей, скрипела и покачивалась на ухабах, а кучер, старик Фома, то и дело крестился, бормоча молитвы. Иван, закутанный в шинель, смотрел в темное окно, где мелькали заснеженные ели. Его вызвали в Петербург по срочному делу, но подробности приказа были скупы: «Явиться незамедлительно. Секретно». В кармане шинели лежало запечатанное письмо, которое он должен был передать лично в руки генералу Шувалову.
– Фома, долго еще до станции? – спросил Волков, отгоняя тревожные мысли.
– Часа два, барин, ежели пурга не усилится, – отозвался кучер. – Да только неспокойно мне. Лошади-то чуют что-то.
Иван нахмурился. Он не был суеверен, но рассказы о пропавших путниках и странных тенях невольно будили беспокойство. Он поправил саблю на поясе и проверил пистолеты – два заряженных кремневых пистолета лежали в кобуре, готовые к бою.
Внезапно лошади заржали, карета дернулась и остановилась. Фома выругался, натягивая вожжи.
– Что там? – резко спросил Волков, хватаясь за рукоять сабли.
– Поваленное дерево, барин! Прямо поперек тракта! – Кучер спрыгнул с козел и исчез в снежной мгле.
Иван открыл дверцу кареты, холодный ветер ударил в лицо. Он шагнул на дорогу, щурясь от снега. Впереди, в свете фонаря, виднелось массивное бревно, перегородившее путь. Фома стоял рядом, озираясь.
– Не само оно упало, – пробормотал он. – Срез чистый, как топором рубили.
Волков почувствовал, как по спине пробежал холод. Он вытащил пистолет и огляделся. Лес вокруг был тих, но тишина эта казалась зловещей, словно кто-то затаился, наблюдая.
– Фома, назад в карету. Объедем через обочину, – приказал он.
Но не успел кучер ответить, как из темноты донесся звук – низкий, протяжный вой, больше похожий на человеческий стон, чем на звериный рык. Лошади забились в упряжи, а Иван поднял пистолет, вглядываясь в лес. Там, среди деревьев, мелькнула тень – высокая, сутулая, не похожая ни на человека, ни на зверя.
– Кто там?! – крикнул Волков, но голос его потонул в вое ветра.
Ответа не последовало. Только шепот, едва различимый, но пробирающий до костей: «Иван…»
Кое-как обогнув бревно, карета двинулась дальше, но лошади шли неохотно, а Фома не переставал креститься. Иван молчал, сжимая пистолет. Шепот, назвавший его по имени, не выходил из головы. Он пытался убедить себя, что это ветер или усталость сыграли с ним шутку, но сердце билось чаще обычного.
Через час пурга усилилась, и Фома объявил, что до станции им не добраться – лошади выбились из сил. К счастью, неподалеку виднелся огонек – заброшенная усадьба, о которой ходили дурные слухи. Говорили, что ее хозяин, граф Долгорукий, исчез при странных обстоятельствах лет десять назад, а слуги покинули дом, утверждая, что в нем поселилась нечисть.
– Барин, не к добру туда идти, – пробормотал Фома, но Волков отмахнулся.
– Лучше крыша над головой, чем замерзнуть в лесу. Вперед.
Усадьба встретила их мрачной тишиной. Окна были заколочены, но дверь оказалась приоткрытой, словно кто-то ждал гостей. Иван вошел первым, держа фонарь в одной руке и пистолет в другой. Внутри пахло сыростью и плесенью. Мебель, покрытая пылью, стояла нетронутой, а на стенах висели портреты – строгие лица вельмож смотрели на незваных гостей.
– Разведи огонь, Фома, – приказал Волков. – А я осмотрю дом.
Он прошел по коридору, проверяя комнаты. Везде царил запустение, но в одной из спален он заметил странность: на столе лежала свежая свеча, еще не зажженная, а рядом – лист бумаги с единственным словом, написанным кроваво-красными чернилами: «Иван».
