Наутро в усадьбу явился староста, мужик с лицом, изрезанным морщинами. «Барин, беда, – выдохнул он, теребя шапку. – В лесу, где звезда упала, неладно. Скотина воет, люди пропадают». Григорий нахмурился. Староста рассказал о пастухе, что ушел искать заблудшую корову и не вернулся, и о странном свете, что видели над лесом ночью. «Как болотный огонь, только ярче, и шевелится».

Любопытство пересилило скептицизм. Григорий взял ружье, фонарь и отправился к лесу. Днем он казался обычным – сосны, мох, пение птиц. Но чем ближе к месту, где, по словам старосты, упала звезда, тем тише становилось. Птицы замолкли, воздух сгустился, пропах чем-то металлическим, чужим. На поляне он нашел воронку – сажени две в ширину, с оплавленной землей по краям. В центре лежал камень, черный, с зелеными прожилками, испускающий слабое сияние. Григорий шагнул ближе, но остановился: кожа зудела, а в ушах нарастал низкий гул.

Ночью он не спал. В окно стучали ветки, хотя ветра не было. За рекой выли собаки, а в небе, там, где упала звезда, мерцал зеленоватый свет. На рассвете Григорий нашел на крыльце следы – нечеловеческие, с длинными пальцами, будто от огромной лапы. Ружье он теперь не выпускал из рук.

В деревне началась паника. Люди шептались о «госте с неба», о проклятье, что принесла звезда. Двое охотников, отправившихся к воронке, пропали. Их нашли на третий день – живыми, но безумными, с пустыми глазами, бормочущими о «голосе в голове». Григорий, стиснув зубы, решил вернуться к воронке. Он не верил в чертовщину, но чувствовал, что камень – ключ ко всему.

На поляне его ждала тишина, тяжелая, как перед грозой. Камень светился ярче, а вокруг него воздух дрожал, словно мираж. Григорий поднял ружье, но замер: из леса выступила тень. Высокая, худая, с конечностями, слишком длинными для человека, она двигалась рывками, будто марионетка. Глаза – два зеленых огня – смотрели прямо на него. Гул в ушах стал невыносимым, в голове зашептал голос, чужой, холодный: «Ты видел. Ты наш».

Григорий выстрелил. Тень дернулась, но не упала, а растворилась в воздухе. Камень в воронке вспыхнул, и волна жара отбросила Григория на землю. Он очнулся на закате, один, с кровоточащим носом и звоном в ушах. Камень исчез, воронка заросла травой, будто ничего не было. Но в кармане он нашел осколок – черный, с зелеными прожилками, пульсирующий, как живое сердце.

Он вернулся в усадьбу, запер двери, но тени теперь жили в углах комнат. Каждую ночь он слышал шаги, видел глаза в темноте. Деревенские обходили холм стороной, шептались о барине, что «принес беду». Григорий перестал выходить, только сидел у окна, сжимая осколок, который шептал ему о звездах и вечности. В последнюю ночь, когда небо снова загорелось падающей звездой, он исчез. Усадьба осталась пустой, а в лесу, говорят, до сих пор мерцает зеленый свет.

Тени в тростниках

Летний вечер в Полесье дышал сыростью и тиной. Туман стелился над болотами, цепляясь за тростники, а луна, бледная, как утопленница, отражалась в черной воде. Семен, местный охотник, возвращался с пустыми руками, шагая по тропе вдоль трясины. Его сапоги чавкали в грязи, а сердце колотилось – не от усталости, а от того, что он увидел час назад. В заводи, где вода была глубже, он заметил их: три фигуры, тонкие, с длинными волосами, что струились, как водоросли. Они пели – тихо, завораживающе, и их глаза, зеленые, как болотный огонь, смотрели прямо на него. Русалки. Семен перекрестился и бросился прочь, но их смех, холодный и звонкий, преследовал его до самой деревни.

В кабаке, куда он зашел, чтобы унять дрожь, мужики подняли его на смех. «Русалки, говоришь? То водка в голове поет, Семка!» – гоготал кузнец, хлопая его по плечу. Бабы, слушавшие у стойки, качали головами, шептались о «болотной нечисти», но никто не верил. Даже попадья, к которой Семен побежал за советом, только велела молиться и не гневить Бога байками. Но он знал, что видел. Их лица – нечеловечески красивые, но мертвенно-бледные – снились ему ночью, а смех звенел в ушах.