Я поднял глаза, встречаясь с её неподвижным взглядом.

– Где он сейчас?

– Дома, – её голос дрогнул. – Спит в нашей постели. Ест нашу пищу. Смотрит нашими глазами на наши фотографии. Улыбается нашими воспоминаниями.

– А вы?

– Я съехала. Сказала, что мне нужно проветрить голову. Не могу там находиться. Не могу спать, зная, что оно дышит рядом, притворяясь человеком.

Я вернул свидетельство, чувствуя необъяснимое отвращение к бумаге, словно она была заражена чем-то невидимым.

– Что вы от меня хотите?

– Я хочу знать, кто это. Что это. Я хочу, чтобы вы раскопали правду. Вы – журналист. Вы умеете искать истину среди лжи.

Я горько усмехнулся.

– Если это правда, что вы говорите, то мы имеем дело не с обычной ложью, миссис Харитонова.

Я задумался, глядя на танец теней на стене.

– Если это розыгрыш, то он довольно жестокий. Если мошенничество – значит, кому-то очень нужны ваши деньги. Но если ни то, ни другое…

Я не стал заканчивать фразу. Некоторые мысли лучше не облекать в слова, особенно в ночи, подобные этой, когда грань между возможным и невозможным кажется опасно тонкой.

Она кивнула, понимая недосказанное.

– Я заплачу вам. Сколько скажете. Больше, чем вы можете попросить.

Я покачал головой.

– Не в деньгах дело.

Хотя, конечно, в деньгах. Всегда в деньгах. Редакция не платила мне уже три месяца, и аренда этой дыры висела на волоске. Но что-то в её взгляде, в этой истории, в самом воздухе, сгустившемся вокруг нас, подсказывало мне, что дело не только в этом. Что я стою на пороге чего-то большего, чем очередной журналистский материал. Чего-то, что может сломать не только карьеру, но и рассудок.

Я взял сигарету, прикурил, наблюдая, как дым извивается в полутьме, складываясь в узоры, похожие на древние, забытые символы.

– Хорошо, – сказал я, выдыхая облако дыма, которое на мгновение приняло форму, напоминающую человеческое лицо с широко раскрытым ртом. – Давайте посмотрим на вашего мертвеца.

Её губы дрогнули, но она промолчала. В её глазах промелькнуло что-то – то ли благодарность, то ли сожаление. Как будто она только что подписала мой смертный приговор.

Когда мы вышли на улицу, дождь закончился, но воздух был тяжелым, насыщенным влагой и электричеством. Луна пробивалась сквозь разрывы в облаках, заливая улицы мертвенно-бледным светом. Лужи на тротуаре казались провалами в иную реальность, а тени от деревьев тянулись к нам, словно жадные пальцы утопленников.

Город дышал вокруг нас – но не как живой организм, а как что-то древнее, пробудившееся от долгого сна, голодное и любопытное. В воздухе висел запах сырости, гнили и чего-то еще… чего-то неправильного. Запах нарушенного порядка вещей. Запах открытой могилы.

И где-то в глубине сознания, в том месте, где рациональность уступает древним инстинктам, я понимал, что переступаю невидимую черту. Что следующий шаг приведет меня туда, откуда нет возврата.

Но я все равно сделал его.

"Я видел много странных вещей за свою жизнь. Пьяных призраков в ночных клубах. Живых мертвецов в государственных кабинетах. Людей, у которых внутри уже давно ничего не осталось. Но я никогда не видел, чтобы покойник открыл мне дверь и сказал: «Добрый вечер»."

Мы стояли перед старым кирпичным домом на улице, где фонари давали больше тьмы, чем света. Воздух был неподвижен, как в склепе, и в этой неестественной тишине я слышал, как бьется сердце Эвелины – частое, испуганное. Или это было мое собственное? Дом возвышался над нами – не особняк из готических романов, но и не обычная панельная многоэтажка – двухэтажный дом сталинской постройки, с облупившейся штукатуркой и покосившимся крыльцом. Каждая трещина на его фасаде напоминала морщину на лице старика, хранящего ужасные секреты. Типичный кусок прошлого, застрявший среди новостроек, как гнилой зуб в ряду здоровых.