Они следили за домом неделю. Мама сказала собирать вещи. Отец говорил об убежище в горах. Лиза плакала ночью – я слышал.

"Ты ведь знаешь, кто они?" – спросил он. – "Они монстры. Убийцы. Мы можем защитить тебя. Дать новую жизнь. Настоящую семью."

Я смотрел в его добрые глаза и видел маму, обнимающую меня после кошмаров. Отца, учащего меня чинить машину. Лизу, прикрывающую меня перед учителями.

"Вы ошиблись," – сказал я. – "Я не знаю, о чём вы."

Вечером мы уехали. Навсегда.

Да, моя семья охотится. Да, они убивают. Но они выбирают тех, кто заслужил. И они любят меня – действительно любят – несмотря на то, что я всего лишь человек.

Возможно, настоящие монстры – не те, у кого клыки и когти. А те, кто судит, не пытаясь понять.

Я сделал свой выбор. И если для защиты семьи придётся стать одним из них – я готов.

"Гнилой дождь барабанил по подоконнику, и в его стуке мне чудился чей-то голос. Шёпот. Далекий, тихий, но неотступный. Но, может, это просто похмелье."

Я сидел в захламленной комнатушке, которую по недоразумению называл своим рабочим кабинетом, наблюдая за тем, как мутный свет уличного фонаря дробился сквозь дождевые капли на грязном стекле. Влага собиралась в причудливые узоры, и мне мерещились в них лица – искаженные, безмолвно кричащие. Наверное, это было действие сорокаградусного лекарства от бессонницы, которое я методично заливал в себя уже третий час. Старая добрая анестезия для ран, которые не заживают, и мыслей, от которых невозможно избавиться.

Вокруг меня громоздились стопки газет с моими статьями, которые никто не читал, черновики репортажей, которые никого не волновали, и фотографии, от которых любой нормальный человек отвел бы взгляд. Двадцать лет журналистики превратили меня в коллекционера чужих несчастий. Я собирал их, как другие собирают марки или монеты, и хранил под замком своего черепа.

Воздух в комнате был густым от табачного дыма, пропитавшего обивку старого кресла, и того особенного запаха, который бывает только в местах, где слишком много времени проводят наедине с собственными демонами. Запах одиночества, если хотите. Пепельница на столе напоминала крошечное кладбище – десятки окурков, погребенных под собственным пеплом. Рядом лежала стопка смятых документов – статьи, которые я должен был сдать главному редактору неделю назад. Или месяц? Я потерял счет дням.

Где-то за окном ветер завывал, как потерянная душа, застрявшая между мирами. Мое внимание привлек особенно резкий его порыв, и в этот момент она возникла в дверях. Я не слышал, как она вошла. Не слышал шагов на скрипучей лестнице. Не слышал, как поворачивалась дверная ручка. Она просто появилась, словно соткалась из темноты и дождя.

Высокая, болезненно-худая женщина в длинном сером пальто, которое, казалось, высасывало последние крупицы цвета из и без того тусклой комнаты. Ее лицо обладало странным, беспокоящим качеством – как картина, в которой художник едва заметно исказил перспективу. На первый взгляд все правильно, но чем дольше смотришь, тем сильнее ощущение, что что-то фундаментально неверно. Ее глаза были слишком глубоко посажены, словно наблюдали за миром из бездонных колодцев, а кожа имела нездоровый оттенок старой слоновой кости.

– Вы журналист? – спросил голос, который казался одновременно ледяным и ломким, как тонкий лед над бездонной пропастью.

Я поднял взгляд, с трудом фокусируясь на ее фигуре.

– По крайней мере, так написано на визитных карточках, которые я больше никому не раздаю, – ответил я, махнув рукой в сторону стола, где под слоем пыли и бумаг была погребена небольшая стопка карточек с моим именем. – Хотя, если честно, я сейчас веду расследование собственного дна.